Дарий Великий заслуживает большего

– Пожелай мне удачи. – Джаване сжала мою руку и поспешила к родителям, пока те не сорвали поминальную службу.

Лэндон заключил мои ладони в свои и внимательно на меня посмотрел.

– Ты стер лак, – заметил он.

С этим мне помогла бабушка. На поминальной церемонии жизнерадостно-бирюзовые ногти смотрелись неуместно.

Слишком по-гейски.

Я понял, что уже никогда не скажу Бабу о том, что я гей.

Теперь я мог только презирать себя за трусость.

– Думаю, случай не самый подходящий.

– Ты все равно хорошо выглядишь. – Он дотронулся до прядей, упавших мне на лоб. – Как ты, держишься?

– Да. Я в порядке.

Лэндон зачем-то поправил на мне рубашку, а я ощутил подспудное раздражение.

Доктор Хоуэлл говорил, что нормально испытывать подобные – негативные – эмоции, когда проживаешь горе.

Но я постарался ничем себя не выдать.

– Готов идти? – спросил Лэндон.

Я глубоко вздохнул.

– Да.

Самая уважаемая профессия у персов

Поминальная церемония была простой. Когда все наконец собрались (приехав на час позже, чем мы просили, поскольку в большом количестве персы предрасположены к опозданиям), мама прочитала молитву – сначала на английском, затем на фарси, а потом, запинаясь, на дари. После она начала рассказывать о жизни Ардешира Бахрами в Йезде: о том, как он родился в общине зороастрийцев, пошел в школу, открыл магазин, пережил революцию, стал отцом троих детей и дедушкой восьми внуков (и совсем чуть-чуть не успел стать прадедушкой). Мама говорила о том, каким Бабу был добрым, заботливым и щедрым. Как неизменно побеждал всех в «Грача». Как любил свой сад.

– Больше своего сада мой отец любил только свою жену, Фарибу. А больше жены любил только ее стряпню.

К тому времени в зале царило скорбное молчание, некоторые гости даже плакали. Но стоило маме пошутить, как атмосфера неуловимо изменилась. Все началось с пары смешков, сперва неловких, несмелых, но вскоре переросших в настоящий смех.

Сидевший за столом позади нас отец Джаване громко расхохотался. Он – как почти все собравшиеся мужчины – был одет в костюм.

Очевидно, я в очередной раз не сумел вычислить подходящий вариант Персидского Повседневного Стиля.

Мама вытерла слезы и улыбнулась.

– Хотела бы я, чтобы мама сегодня была здесь и готовила для нас. Но вместо нее будет «Кебаб-Хаус». Noosh-e joon[17]!

Бабушки встали, чтобы помочь в буфете. Я тоже поднялся и взял Лале за руку.

– Я могу что-нибудь сделать? – спросил Лэндон.

– Конечно.

Лале заправляла своей любимой хлебной станцией, Лэндон раскладывал по тарелкам рис, а я раздавал порции тахдига, который в «Кебаб-Хаусе» готовили с тонко нарезанными ломтиками картофеля на дне кастрюли.

Очередь двигалась медленно, поскольку гости не упускали возможность перекинуться парой слов – кто на фарси, кто на английском, а кто на двух языках сразу. Люди спорили, демонстрировали мастерство владения таарофом, делились новостями с друзьями, которых не видели с тех пор, как в последний раз заглядывали в ПКЦ.

Лэндон одарил меня изумленной улыбкой, когда две пожилые персидские дамы – я их узнал, но имен вспомнить так и не смог – остановились перед нами, споря о чем-то на фарси. Их резкие, пронзительные голоса звенели все громче, перекрывая шум толпы, как вдруг они замолчали и повернулись ко мне.

– Дариуш!

– Здравствуйте.

– Только посмотри на себя! Ты похудел.

– Хм.

У меня загорелись уши.

– А это кто? Твой друг из школы?

– Это мой парень. Лэндон, – сказал я.

Дама слева, с каштановыми волосами, собранными в замысловатый пучок, повернулась к своей подруге и спросила что-то на фарси.

Ее подруга – ростом повыше, волосы длинные, черные, в ушах богато украшенные золотые кольца – что-то ответила. Потом внимательно посмотрела на меня, на Лэндона – и что-то добавила. Наконец она сказала:

– Мне только тахдига, Дариуш.

Я подцепил кусок с щедрой порцией картофеля.

– Столько хватит?

– Идеально.

Ее подруга продолжала сверлить нас с Лэндоном взглядом.

– Мне риса не нужно, спасибо, – сказала она. А потом добавила: – Приятно познакомиться.

После этого дамы ушли, и Лэндон шепотом спросил:

– Что сейчас произошло? О чем они говорили?

Я толком не расслышал – и был более чем уверен: сказанное мне бы вряд ли понравилось.

– Я не понял.

Отец Джаване (доктор по профессии) протянул тарелку за рисом. Его усы напомнили мне усы Бабу, хотя были черными и коротко стриженными, а не седыми и кустистыми.

– Совсем чуть-чуть, – сказал он, когда Лэндон наложил ему риса с горкой.

– Простите. – Лэндон собрался вернуть половину риса на блюдо, и на лице доктора Эсфахани мелькнула паника.

– Пожалуйста, не стесняйтесь. Риса всем хватит, – вмешался я.

– Ну если ты настаиваешь.

Лэндон озадаченно покосился на меня и протянул доктору Эсфахани тарелку, полную риса.

Как я уже говорил, Лэндон пока не овладел искусством таарофа, которое требовало от человека, чтобы он отказывался от еды, даже если на самом деле умирал от голода, и настойчиво предлагал ее тем, кто заявлял, что есть совсем не хочет.

– Дариуш, Джаване сказала, что в этом году тебя взяли в команду по соккеру.

– Ага.

– И как успехи?