Дарим тебе дыхание: Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

В Сусанино, напротив ее дома, жили немолодые люди, они выпивали. Любушка как-то стала просить у них кусочек хлеба: “Просила-просила, а они не дали. Я хотела за кусочек хлебца их души спасти, — сказала она потом. — Господи, она мне дала хлебца, она мне дала булочку, прости их и спаси!”

Любушка всегда старалась быть в тех местах, где нужна была ее помощь. “Ой, надо, Раечка, нам с тобой в Питер поехать. Как там плохо! Там батюшки уходят. Я должна ему помочь” — это было время, когда сменился митрополит на Питерской кафедре.

О себе она как-то сказала: “Я, Любушка, нищая Христа ради”.

Ботики у нее суконные, подошва тонкая как газета. Я хоть травки туда напихаю, а она ее выбрасывает.

— Любонька, ну зачем ты так себя мучаешь?

— Нельзя. Боженька не услышит.

А когда вымолит чей-то грех, уже в лежку лежит.

В Шартоме Любушка как-то сидела на кровати и вспоминала по именам всю свою родню.

— А как же ты оказалась такая?

— А у меня, — отвечает, — по родству, по матери, очень благочестивый род. Четыре тети — вековые девы, возили меня в Оптину.

— Ой, Раечка! — как-то воскликнула она. — Если бы ты могла видеть, что делается!

Ей было открыто все, что делается в мире.

Однажды она вошла в Никольский собор, и сказала: “Николай Чудотворец и Иоанн Кронштадтский живые, ходят по храму”.

Рассказывали, как один архимандрит в бытность свою диаконом во Владимирской области приехал в Казанский храм и попросил разрешения там послужить. Посмотрел он на Любушку — старенькая, маленькая: “Ничего я в ней не нахожу”. Только подумал так, как вдруг увидел: Любушка стоит на воздухе, выше всех людей, и молится.

А одна девушка собиралась замуж, уже и свадьба была назначена. Но она успела приехать за благословением к Любушке, и что же она услышала? “Ой, как хорошо в монастыре. Как хорошо”. Теперь эта девушка — игумения большого Московского монастыря.

Перед смертью Любушку в монастыре причащали три дня подряд. Уже пошли у нее по телу черные пятна. Вот она лежит и стонет, а все водит пальчиком по кроватке — молится! И вдруг — гляжу на нее — она лежит беленькая, вся сияет, никаких пятен нет, смотрит в потолок и улыбается. Кожица вся натянулась, стала розовая, больше семнадцати-восемнадцати лет и не дашь!»

Много еще всего рассказывала тогда Раиса, но еще не время об этом писать, а может, и не надо.

Вспомнился мне еще рассказ матушки Вероники, полуторагодовалого сына которой исцелила Любушка.

Вскоре после блаженной кончины старицы матушка Вероника рассказала мне, как 2 сентября девяносто седьмого года, вечером, пришла она на вечернюю службу в Вознесенский собор в Твери и увидела нас с игуменией Иулианией у святых мощей владыки Фаддея. Был как раз канун памяти небесного покровителя владыки Фаддея, святого апостола Фаддея, и мы, конечно, как могли молились у его святых мощей о блаженной Любушке — как же иначе, если ей только что сделали операцию. Так вот, она ясно увидела, что стоим-то мы втроем, что между нами — сама блаженная Любушка.

Матушка Вероника, говорит, еще тогда очень удивлялась: «Ничего не понимаю — Любушка в храме, и никто к ней не подходит». Но и сама на это не осмелилась, постояла в стороне да и ушла домой, к детям, и только потом уже узнала, что Любушка в это время лежала в реанимации.

Недавно одна знакомая инокиня рассказала мне о своей поездке к блаженной Любушке: «В начале февраля 1992 года я гостила в Пюхтицах и уже собиралась уезжать, но пюхтицкие сестры начали меня уговаривать остаться в монастыре, я уже и не знала, что же мне делать. И вот собрались они как раз в эти дни, несколько человек, к блаженной Любушке в Сусанино и мне предложили поехать вместе с ними. Но неожиданно, как это часто бывает в монастырях, поездка их отменилась, и я поехала к Любушке одна, а сестры передали со мной приготовленные для нее сумки: там были молочные продукты и хлеб. Еще у меня были для Любушки письма от Пюхтицких сестер.

В Пюхтицах говорили, что половина сестер в монастыре — отца Наума, а другая половина — отца Кирилла. “У тебя монашеское лицо, — сказала мне одна из сестер, — иди в монастырь. Тебе надо съездить к отцу Науму”. Она его очень уважала, от нее я и услышала впервые имя Батюшки. Она же меня и отправила к Любушке.

Я доехала на автобусе до Ленинграда, а дальше на электричке до Сусанино. Отправили они меня рано утром, а приехала я в Сусанино, когда уже совсем стемнело. Нашла Любушкин дом — обычный деревянный дом за низеньким забором. Меня встретила женщина, Лукия Ивановна, и сразу провела в комнату. За круглым столом ближе к окошку сидели уже Любушкины гости. А Любушку я сразу не увидела, она была за перегородкой. Лукия Ивановна сказала Любушке, что Пюхтицкие сестры передали ей продукты. Вышла Любушка — маленькая, худенькая. Мне запомнились ее руки — очень молодые: длинные тонкие пальчики, длинные ноготки.

Любушка как начала плакать: “Зачем они мне все это принесли, у них у самих ничего нет”, — а тогда у них еще все было.

Потом сели за стол, и хозяйка говорила: “Ешь, Любушка, ешь”, — а она все плакала, пока мы ели.