Дарвиния

Колин уже ждал на Темза-стрит у пристани, уткнувшись в газету. Солнце светило ему в спину. Каролину охватило волнение. Она не знала, что скажет ему. У нее не было никакого плана. Только надежды и страхи.

Она не дошла до Колина лишь нескольких шагов, когда в центре города взвыли сирены.

Этот вой парализовал ее, она вся покрылась мурашками.

Толпа на набережной тоже казалась парализованной. Колин оторвал от газеты встревоженный взгляд. Каролина вскинула руку; он подбежал. Сирены продолжали надрываться.

Она упала в его объятия.

– Что это?

– Я не знаю.

– Мне нужно к дочери.

Творилось что-то скверное. Лили наверняка перепугалась до смерти.

– Тогда идем. – Колин взял ее руку и легонько сжал. – Надо спешить.

С востока дул ветер – легкий весенний бриз, отдающий дымком и ароматами зелени. На реке мирно покачивались белые парусники. С юга, вдоль заболоченных берегов Темзы медленно продвигалась эскадра канонерок.

Глава 20

Все просто, сказал ему Крейн. Мы часть того, что набирает силу. А они – часть того, что ослабевает.

Возможно, с точки зрения Крейна, так оно и выглядело. Крейн проскользнул в вашингтонскую элиту – ну ладно, полуэлиту, недоэлиту, – как позолоченная ректальная свеча. Объявившийся в городе несколько месяцев назад, он сейчас работал на сенатора Классена в какой-то малопонятной должности. Не так давно переехал в собственную квартиру (за эту небольшую милость следовало благодарить богов), стал в салоне миссис Сандерс-Мосс завсегдатаем и заслужил право демонстрировать покровительственное отношение к Элиасу Вейлу на публике.

В то же время самого Вейла приглашали все менее охотно, его клиентура поредела и измельчала, и даже с Юджином Рэндаллом они теперь виделись не так часто.

Разумеется, Рэндалла вызвали на заседание комиссии конгресса по расследованию гибели экспедиции Финча. При такой огромной ответственности, наверное, у кого угодно покойная супруга отошла бы на второй план. Тем более что мертвые печально известны своей терпеливостью.

И все же Вейл уже беспокоился, не впал ли он в немилость к богам.

Он пытался отвлечься всеми доступными способами. Одна из новых клиенток, пожилая абортистка из Мэриленда, дала ему инкрустированный янтарем флакон с морфином и шприц чеканного серебра для подкожных инъекций. Показала, как найти и поднять вену, как ввести в нее полую иглу. Процесс наводил на смутные мысли о пчелах и яде. О, жало забвения! Вейл бездумно пристрастился к этому ритуалу.

Этот наборчик, уложенный в аккуратный серебряный футляр с портсигар размером, лежал в кармане пиджака, когда Вейл приехал в поместье миссис Сандерс-Мосс. Он не планировал его доставать, но день не задался: погода была слишком влажной для зимы и слишком холодной для весны. Элинор поприветствовала гостя с натянутым выражением лица – наверное, нельзя бесконечно эксплуатировать одно-единственное потерянное крестильное платьице, – а после обеда подвыпивший младший конгрессмен принялся донимать Вейла вопросами о его работе.

– Может, вы посоветуете что-нибудь дельное по поводу фондового рынка, мистер Вейл? Вы же говорите с мертвыми, наверняка у них накопились какие-нибудь наблюдения. Впрочем, едва ли у мертвых имеется много возможностей для инвестирования, верно?

– В нашем округе, конгрессмен, они не могут даже голосовать.

– Что, мистер Вейл, я задел вас за живое?

– Доктор Вейл, с вашего позволения.

– И в какой же конкретно области вы доктор?

«В области бессмертия, – подумал Вейл. – В отличие от тебя, разлагающийся кусок мяса».

– Вы знаете, мистер Вейл, я тут на досуге поинтересовался вашим прошлым. Произвел небольшое расследование после того, как Элинор рассказала, сколько платила вам за гадания.

– Я не занимаюсь гаданием.

– Зато наверняка прекрасно умеете считать денежки.

– Это оскорбительно.

Конгрессмен злорадно улыбнулся:

– О, и кто же вам такое сказал, мистер Вейл? Джон Уилкс Бут?

Тут уж от смеха не удержалась даже Элинор.

– Это не уборная для гостей! – Оливия, чернокожая служанка, раздраженно забарабанила в дверь. – Это уборная для прислуги!

Вейл даже не подумал отреагировать. Открытый футляр лежал на зеленом кафельном полу. Вейл, ссутулившись, сидел на унитазе. Матовое окошечко было открыто; внутрь заливались холодные струи дождя. Цепочка сливного бачка заунывно звякала о влажную белую стену.

Вейл снял пиджак, закатал рукав сорочки, похлопал по сгибу левой руки.

«Да пошли они все к черту», – мрачно подумал он.

Первый укол расслабил: тихое спокойствие накрыло Вейла, точно детское одеялко. Уборная внезапно стала казаться размытой, как если бы он смотрел сквозь кальку.

«Но я же бессмертный», – мелькнула мысль.

Ему вспомнилось, как Крейн всадил нож себе в руку. Впоследствии выяснилось, что Крейн вообще питает извращенную склонность к членовредительству. Ему нравилось кромсать себя ножом, полосовать бритвой, втыкать в плоть иглы.

«Ну, против игл я и сам ничего не имею».

Морфин Вейл предпочитал даже кентуккийскому виски. Забвение, которое это снадобье приносило, было более надежным, каким-то даже всеобъемлющим. Вейл решил, что хочет еще.

– Мистер Вейл! Это вы там?