Дарвиния

Боги, которые сделали его кожу непроницаемой для иглы с морфином тогда в Вашингтоне, могли с такой же легкостью отразить и эти удары. К нему подослали бандитов, его изувечили до полной неузнаваемости, потому что добровольно он на это никогда бы не согласился.

Раны зажили очень быстро.

Новый город, новое имя, новое лицо. Он научился избегать зеркал. Физическое уродство не стало существенной помехой его работе.

Глава 24

Гилфорд вышел к Бодензее в том месте, где в озеро впадал ледниковый ручей. Студеная вода бежала по скользким черным голышам. Он медленно двинулся вдоль береговой линии на меховой змее, которую окрестил Евангелиной. Это имя дал ей просто потому, что оно ему нравилось; пол животного был для него загадкой. Всю последнюю неделю Евангелина была удачливей в поиске пищи, чем Гилфорд, а шесть ее бороздчатых копыт несли седока вперед куда сноровистее, чем две спички, в которые превратились его собственные ноги.

С неба светило ласковое солнышко. Гилфорд соорудил веревочную сбрую, которая удерживала его на широкой спине Евангелины, даже когда он терял сознание или впадал в полузабытье и принимался клевать носом. Но появление солнца означало, что можно сбросить с себя слой меха, и каким же наслаждением было ощутить кожей воздух, который не обжигал смертоносным холодом!

Для змеи Евангелина оказалась очень смышленой. Она обходила стороной мусорные кучи хищных насекомых, даже когда Гилфорд утрачивал бдительность. Она всегда держалась поблизости от пресной воды. И с уважением относилась к своему всаднику – что, пожалуй, было не так уж и удивительно, ведь он убил и съел одного из ее сородичей, а другого отпустил на волю.

Гилфорд старался не сводить взгляда с горизонта. В этом безбрежном краю темных лесов и скалистых бездонных ущелий он оказался совершенно один. Но в этом не было ничего плохого. Он не возражал против одиночества. А вот возможное появление других людей его тревожило.

Искать каменный лоб, под которым были спрятаны лодки, он предоставил Евангелине. Час за часом она терпеливо обнюхивала усеянный камнями берег, пока наконец не остановилась и не заскулила, привлекая внимание седока.

Гилфорд узнал эти камни, и этот берег, и холмистые луга, на которых только проклевывалась зеленая травка.

Да, то самое место. Но брезент исчез, и лодки тоже.

Ошеломленный Гилфорд сполз со змеиного крупа и принялся обшаривать берег в поисках хоть чего-нибудь: обломков, следов. Он обнаружил обугленную доску и ржавый гвоздь. И больше ничего.

Ветер гнал к берегу мелкие волны.

Солнце клонилось к горизонту. Понадобятся дрова для костра, если Гилфорд найдет в себе силы развести огонь.

Гилфорд вздохнул:

– Все, Евангелина, приехали. По крайней мере, на сегодня.

– И не только на сегодня, если ты не поешь хорошенько.

Он обернулся.

Эразмус!

– Том так и знал, что ты здесь появишься, – сказал змеевод.

Эразмус накормил его настоящей едой, одолжил спальный мешок и пообещал отвести их с Евангелиной обратно к своей маленькой ферме под Рейнфельденом, до которой несколько дней пути, а там уж Гилфорд сядет на какую-нибудь лодку, идущую вниз по реке, когда Эразмус повезет свое стадо на ярмарку.

– Вы говорили с Томом Комптоном? Он жив?

– Он заглянул ко мне в крааль по пути в Джефферсонвилль. Просил поискать тебя. После того как расстался с тобой и Финчем, он наткнулся на бандитов. Их было слишком много, чтобы вступать с ними в бой. Поэтому он пошел на север, оставил там несколько фальшивых кострищ и вообще сделал все, что мог, чтобы направить врагов по ложному следу до самого Бодензее. Он спас твою шкуру, мистер Лоу, хотя, как я вижу, не шкуру Престона Финча.

– Да, Финч умер, – подтвердил Гилфорд.

Они двигались параллельно Рейнскому ущелью, по сухопутному маршруту, который проложил Эразмус. Змеевод устроил привал у озерца, в которое впадала безымянная речушка, неглубокая и медленная. Солнце нагрело воду до терпимой температуры, хотя Гилфорд не назвал бы ее теплой. И тем не менее он впервые за несколько недель смог помыться. С него сошла такая уйма сухой кожи и грязи, как будто в реке была не вода, а щелок. Дрожа, он выскочил на берег, голый, словно личинка. Над водой носились первые весенние мухомары, время от времени врезаясь в его тело. Волосы у него падали на глаза; борода облепила грудь, точно мокрое армейское одеяло.

Пока Гилфорд обсыхал и одевался, Эразмус поставил палатку и выкопал яму для костра.

Они перекусили консервированной фасолью, сладкой, как патока, и отдающей дымом. Эразмус сварил в оловянной кастрюльке кофе. Кофе был густой, как сироп, и горький, как хина.

Змееводу явно не давала покоя какая-то мысль.

– Том рассказал мне про город, – сказал он. – Про то, что с вами там приключилось.

– Вы настолько хорошо его знаете?

– Мы знаем друг друга, назовем это так. Нас связывает то, что мы оба побывали в ином мире.

Гилфорд настороженно покосился на Эразмуса. Тот смотрел на него с нейтральным выражением.