das Los

— М, а не вспомните ли еще что-нибудь? — у меня закрадывалось смутное подозрение на счет этого господина.

— Низкого роста был, м-да, шестой-седьмой десяток живет, — вспоминал Остап, — глазья голубенькие, задумчивые. Стоял, грешневик держал в пальцах и думал о чем-то. Думал и уходил, именно так.

— Не Григорий ли Васильевич, случаем? Бывал у нас несколько лет назад, да, может, уже и не вспомните. — Григорий Васильевич любил носить подобные аксессуары, и, в самом деле, присущ ему был чуть чудаковатый слог.

— Извините, батюшка, но не припомню уж.

Дмитрий все время молчал, переводя взор с меня на Остапа, с Остапа на Пелагею и так далее. Мне казалось, он тоже подумал о Григории Васильевиче.

О ком же еще он мог думать! Как мог забыть о своем некровном отце? Невозможно, точно!

Когда завтрак завершился, мы с Дмитрием отправились в комнаты. К моему удивлению, мой друг очень быстро справился со своими вещами и пришел ко мне. Я же протирал тряпочкой сувениры и искал им подходящее место на полочках, так и этак поворачивал их, подбирая самый симпатичный угол.

— С твоей стороны было очень подло выделить мне комнату аж на втором этаже, — насмешливо покачал головой Дмитрий, осторожно присаживаясь на кровать.

— Ах, да, ты прав. И как это я позабыл попросить Потапа построить тебе комнатку сразу у крыльца? — не отрываясь от своего занятия, в тон ответил я своему другу.

— Меня удивляет, что ты до сих пор поименно помнишь всех своих крестьян. То есть, запомнить такое большое количество людей…

— О, друг мой, это не обыкновенные люди или знакомые. Они стали моей семьей. Каждый из них для меня дорог, каждого из них я люблю. И они платят мне тем же. Здесь действует знаменитейшее правило: «Pour être aimé, soyez digne d’amour».

— Что за претенциозные цитаты?

Я усмехнулся безо всяких скрытых помыслов, ничего на то не отвечая.

Бронзовый конь, который все никак не хотел замирать на своей неустойчивой подставке, с грохотом упал на пол.

— Ты и сам это говорил, только чуть иначе. — Я стал тщательно и с беспокойством осматривать фигурку.

— Тогда настоящей любви не существует? — встретив мой недоумевающий взгляд, он пояснил:

— Как двум людям, оба которые достойны любви, можно отыскать друг друга среди миллиона «недостойных»?

Честно, даже сейчас, анализируя и записывая прошедшее, я до сих пор не мог найти ответа на этот вопрос. Наверняка было здесь какое-то простое, но, пожалуй, непонятное для человеческих умов решение. Скажем, судьбою положено. Но это уже философия, а философию я на должном уровне не разбираю.

— Порой меня поражают твои подобные умозаключения, — медленно ответил я, аккуратно положив коня на стол.

Не могу не описать, пусть даже вкратце, этого самого коня, предмета моего искреннего восхищения: столь тонкая работа не может не радовать глаз: длинные изящные ноги, чуть позолоченные на подошве, запечатленные в конском галопе; было в нем какое-то человеческое отчаяние, попеременно со зверской решимостью!.. Впрочем, это описание некоторым читателям может показаться неуместным, но для публики ли пишу? Скорее, для себя, да-с.

Дмитрий, между тем, с легким сожалением улыбнулся, однако более не произнес ни слова по этому поводу.

— Ах, как давно я не играл на рояле! — Я с воодушевлением размял пальцы. — В последнее время муза меня не навещает, я надеюсь исправить это в кратчайших сроках.

— Да, было бы чудно слегка передохнуть, — согласился Дмитрий, потянувшись за костылями. Я с некоторым недовольством проследил за его движением:

— Да-с, теперь свет нас не увидит. Впрочем, не долго. Завтра же пойдем в больницу.

— Зачем же? — искренне удивился приятель.

Я озадаченно поднес ладонь к голове, анализируя свои слова и пытаясь найти в них ошибку или какое-то иное толкование, но ничего подобного отыскать не сумел.

— Что же такое — зачем? Погляди на свою ногу! Неужто, в самом деле, решил оставить все как есть? Без медицинского вмешательства здесь не обойтись…

— Да, оставлю так, — отмахнулся Дмитрий, будто речь шла о чем-то до невозможности пустяковом. Я даже подумал, что мой друг смеялся надо мной.

— Поднимемся завтра пораньше, больница в двух-трех верстах от усадьбы. Думаю, до девяти успеем…

— Да к чему же все это? Я не стану обращаться за медицинской помощью, я разве не говорил?

От изумления я потерял дар речи. Столь необъяснимое поведение своего товарища натолкнуло меня на мысль, что он явно не в себе и совсем не разбирает, что говорит.

— Быть может, ты неправильно понял меня, ибо я ни при каких условиях не стану что-либо менять в своем положении. Стихия наказала меня, я понесу наказание достойно.

— Оставь же свою непонятную философию! Как же ты собираешься жить дальше, в конце концов?!

— Как распорядится судьба, — чуть поразмыслив, отвечал он спокойно и смиренно. Я же, конечно, не разделял его позиции:

— Только вот, ранее ты говорил, что у каждого человека есть свой долг, и он должен этот долг выполнить. Какой же тогда смысл в этом предназначении, если судьба людей самим же людям неподвластна?

Дмитрий промолчал, нахмурившись. Я же продолжил: