das Los

— Это уж нам не известно, на сколько, — отвечал мужик, поднимая гречневик и передавая его старику. — Куда? А вон! — Он указал неопределенно рукою на поле, на лес вдали, на небо.

Григорий Васильевич с отчаянием сорвался с места, пробежал несколько метров в указанную сторону, остановился, словно в надежде увидеть вдали бричку, но поле пустовало, лишь где-то дальше косцы срезали высокую траву.

Мужик не спеша подошел к «обезумевшему» Григорию Васильевичу, остановился рядом и тоже устремил неопределенно взгляд вперед.

— Что-то, значиться, срочное? — тихо полюбопытствовал он, не поворачиваясь к гостю.

Григорий Васильевич глядел невидящим взором. Где-то вдали послышался тихий скрип, радостное восклицание и громкий смех, разбивший окончательно сердце старика. Его побелевшие пальцы, сжимавшие письмо так сильно, что, казалось, вот-вот испортят конверт, дрожали. Сердце упало куда-то вниз, его стук напоминал мокрое чваканье. Не успел…

Владимир был уже далеко. Теперь он не узнает, не прочтет эти столь важные для него строки, не простит Дмитрия, даже не увидит настоящую историю. Была ли, в таком случае, смерть Дмитрия напрасной? Это уж судить читателю…

И всему виной Григорий Васильевич? Даже самый для него ответственный момент закончился неудачей.

— Нет. Нет, уже нет… — тихо ответил он, оставаясь в неподвижности еще очень долгое время…

Конец повествования.

Письмо Дмитрия в стихах

«Моему самому преданному другу, Владимиру Безочину.

Я помню — любишь трудный слог,

Каким писать не научился,

Однако с честностью стремился

И получил такой итог.

Ну что ж, с начала… о! Суворов!

Хотя, при том пугливый льстец,

Замечу сразу без укоров,

Что он — бессовестный подлец.

И что старик, чью честь ты знаешь

(Не терпит ямб таких имен),

Поведал мне — не представляешь:

Роман его былых времен.

Слыхал однажды о Наташе,

Не позабыл того — гляди!

О страшном о её папаше

И о несчастнейшей любви.

Да-да, Суворова умела

И обожать, и понимать.

Но вот повесу-винодела

Сумела как-то отыскать.

Он был так чуден, так прекрасен!

А Миша — скучен и не ясен.

И то ли любит, то ли нет,

Сердца не терпят сей ответ.

И боль с терзаньями сменились

Щемящей нежностью в душе.

И злость, и ревностность томились,

У Миши. Боже мой, уже

Того гуляку мы не встретим!

Зачем, тот дух тебе, зачем?

Лишился чести вместе с этим –

Дуэль тревожила совсем.

А потому, свершивши зло,

Чтоб никому не привлекло

Гласить о том на разный лад,

«Мишаня» в ночь покинул град.

Ну, полно, полно, хватит сплетен.

Поступок этот забывали –

Толпою вдоволь был изъеден

(А может, впрочем, не слыхали).

Теперь о мне. Пропала вера!

Прошла трепещущая эра.

Мне чудно, жутко ежедневно,

И совестно попеременно,

Что кто-то, возбудив укор,

Судящий свой бросает взор.

И осужденью повод был:

Я к лекарям не обращался,

Признаться, даже не пытался,

Однако твёрдо говорил,

Что да, бывал, лечусь хожу

А сам встречался с господами,

Что обличены стали нами…

Достойно долг свой понесу.

И ты не смог понять сегого,

Свой монолог оставлю вновь.

И веришь ли в кого другого?

В тебе течёт иная кровь.

Знавал Недаров звонаря,

Что был и добр, справедлив.

Но в нем народ богатыря

Не разувидел. Полюбив

Душой простою целый свет,

Пороки, дрянности и люд,

Однажды в дни цветущих лет

Земле оставил тело тут.

И да, мой друг, не стар он был.

И то ли сердце отказало,

Иль хулиган его убил

(В те дни гражданка назревала).

Однако если бы ему

Положен был бы больший срок,

Он прожил дольше, потому

Что с верой был не одинок.

Исполнил долг — ему покой.

Судьбою проклят человек:

Найти обязан смысл свой

В людской короткий, скучный век.

Но кто оставит в чем-то след,

Кого с гордыней вспоминать

Все будут очень много лет,

И повседневно узнавать.

А кто-то должен ради них

Нутро свое отдать в залог.

Без шестерни и стрел утих

Часов великих ровный рок.

Без пешек раунд не начнёшь,

Пустыней горстку не считают.

А значит, «малых» не найдёшь,

«Больших людей» не выделяют.

Любовь засела в сердце Миши.

Они расстались. Шли года.

На именинах — только тише!

Он был сердит, как никогда.

Случилось знать его «затею».

Ваш менуэт не оценил.

Был слишком очарован ею

И сам с собою говорил.

Ни совести, ни сожаленья

Об «опыте» былых времен!

Поддавшись слепо исступленью,

Был алчной думой отвлечен.

Расправы пожелал с тобою,

Картель не мог ещё писать,

И здесь иронии не скрою –

Любитель был «поубивать».

Я тут же понял — вот оно!

Как будто вспышка вдохновенья,

А следом — мигом озаренье,

Элементарно и смешно.

Владимир, как ты славно пишешь!

Во всем порядке отклик слышишь,

А я, подобно якорю…

Я жизнь свою тебе дарю!

Судьба, мой друг, сестра морали!

Я, наконец, нашел ответ.

А мы с тобой не понимали…

Но, впрочем, полно. Этот свет

Отныне вновь тебе доступен,

Отныне тих и неприступен,

Со мною более живой,

Но, мой приятель, я с тобой!

Пусти же взор навстречу смело

Светилу с небом, постоя,

Внутри почувствуешь — запело,

Затрепетало — это я.

Я благодарен буду вечно,

Всегда с тобою буду тут.

И на прощание беспечно

Оставлю это.

Хватит, ждут…

Письмо свое я завершаю,

В твоих глазах найти мечтаю

Однажды счастье… и покой,

Прощай, мой друг, навеки твой…»

От автора