Даты (СИ)

Мама умерла незаметно. Во сне. Я проснулся и сразу всё понял. В избе стало пронзительно тихо. Тоскливо. Ходики устали тикать. Муха замерла меж рам. Я немедленно оделся и вышел из дома. Я просто не мог там находиться. Ноги несли меня к Сарону Васильевичу. В голове звенел колокол, и я твёрдо уверовал, что Князев поможет. Это была больше чем уверенность. Это была истина. Застал его на "минном поле", Князев ковырялся в груде железок. Пегий слепой цыплёнок копошился поблизости. Я смотрел, как птенец роет землю, как долбит клювом камушки. Рассказал о маме. Князев выслушал. Закончив, я признался, что не могу вернуться в дом. Боюсь и вообще: - Не могу, понимаешь? Мёртвый человек, мама... похороны, вся эта процедура мне не по плечу. Я не знаю, как это происходит. Взмахнув рукой, сказал, что боюсь: - Смертельно боюсь! Князев посмотрел на меня внимательно, будто проверяя мою искренность, медленно повторил: - Именно, что смертельно. Вспыхнула подходящая мысль, и я предложил: - Хочешь, я заряжу аккумуляторы? На полную. - Это само собой, - ответил Князев. Посмотрел на свои грязные руки, отбросил кусок проволоки, что вертел в пальцах и направился в дом. Тревожно бурча под нос и чуть подпрыгивая при ходьбе - левое его колено плохо сгибалось. Князев взял на себя все похоронные хлопоты. А я двое суток крутил педали генератора. Крутил до изнеможения, и, могу поклясться, так ярко лампочки в доме Сарона Васильевича ещё ни горели. На третий день мы проехали на кладбище. На грузовике. Мама лежала в красивом гробу, и на мгновение мне показалось, что произошла ошибка, что хоронят живого человека. Но нет, ошибки не было. Строгая учительница отправилась в Лучший Мир. Провожающих было не много... кажется. Фрагмент выпал из моей памяти. Помню, как выпил стопку водки, как голова закружилась. Стало противно, и я пошел домой. Пешком, от самого кладбища. Извилистый Иосиф принёс миску разваренной чечевицы и головку печёного чеснока. Я поблагодарил и отдал ему бутылку портвейна (кто-то сунул её в мой карман). Обмен оказался взаимовыгодным. Вечером (фактически ночью) я растопил печь, опустился перед открытой дверцей на пол, и стал перебирать семейные фотографии. Для этого было подходящее время и настроение. В коробке из-под кроссовок лежали цветные снимки. Поверх стопы, я обнаружил незапечатанное письмо. Без адресов, но с именем получателя: Илье. Мать написала мне письмо. Она чувствовала, что скоро умрёт. Я вынул лист, развернул. Почерк показался незнакомым. Вернее малознакомым. В печном чреве робело пламя, я смотрел на его алые языки и думал, что редко видел мамин почерк, последний раз - очень давно. Как это странно. "Илья! - даже в предсмертной записке мать придерживалась строгого стиля. - Если ты читаешь это письмо, значит, ты пересматриваешь фотографии. Поскольку это никогда не являлось твоим любимым занятием, разумно предположить..." Виднелось большое прозрачное пятно - бумага от слёз чуть покоробилась. "Но к делу. Ты взрослый мужчина, и тебя интересует, кто твой отец. Это вполне естественно. Отец у тебя есть. Во всяком случае, был. Не стану называть его имени по нескольким объективным причинам..." Я отложил письмо, невольно усмехнулся. Усмехнулся, потому что не верил, что мама умерла. Она вот - тут, в письме, со мной! Суровая. Живая. Вспомнил, как она рассуждала о моей женитьбе: "Ты взрослый мужчина, Илья. С биологической точки зрения, ты - половозрелый самец. Тебе нужна самка". Я возражал, что лучше бы иметь жену. "Не в твоём случае, - отвечала Аэлита Никандровна. - Ты здоров физически, но морально ты неустойчив. Слишком доверчив и прост, а посему я найду тебе в жены стерву". Я пугался, и мать успокаивала: "Я всё обдумала, и вижу в этом единственно возможный вариант. Ты сильный, добрый, надёжный. Стервозная женщина сумеет защитить тебя от казусов внешнего мира. У вас будет счастливый брак". За окном зажигались звёзды. Лицо моё горело от жара. Иосиф тактично постучал в стену, намекая, что лишняя топка теперь ни к чему. Я прикрыл подувало. "Не стану называть его имени по нескольким объективным причинам. Основная тебе известна - это твоя инфантильность. Я должна защищать тебя, даже после своей смерти. Однако я привожу несколько адресов (ты прочтёшь их в конце письма). По одному из них, возможно, проживает твой биологический отец". Слово "биологический" было подчёркнуто. Я живо представил, как змеились мамины губы, когда она вела карандашом по линейке. "Не стану возражать, и не имею возможности помешать вашему свиданию. Скажу о главном. Я относилась к твоему отцу с большим уважением. Тем не менее, мы расстались. У нас обнаружились расхождения во взглядах, которые я не могла и не хотела терпеть. Я не могла позволить своему мужу иметь такую точку зрения на жизнь. Как человек, он имел на неё право. Теперь ты знаешь всё". В конце, уверенная материнская рука, начертала четыре адреса: Владивосток-Новосибирск-Ленинград-Киев. Города-улицы, номера домов... Опять нахлынула пустота. Я чувствовал жалость по отношению к маме. К её бесконечному безграничному всезнанию и уверенности. К её правоте, прямоте и способности решать за других. В большей степени, это портило жизнь ей самой.