Давай надеяться на лучшее

Едва переступив порог кухни твоих родителей, я расплакалась. Первый момент пребывания у твоих родителей всегда казался мне торжественным при всей своей простоте. Он всегда выглядел одинаково, за исключением небольших технических вариаций – каждый раз, когда мы приезжали к ним. Словно существовал некий первичный конфликт, с которым вы должны были разобраться, прежде чем все расслабятся и мы сможем пообщаться. В тот момент, когда ты должен был бы подойти к холодильнику и с нахмуренными бровями налить себе стакан кока-колы, чтобы в следующую секунду раздраженно прокомментировать то, что тебя бесит в их кухне – пепельницу под вытяжкой, кошачью еду, лежащую за пределами кошачьей миски, или непорядок в мойке – а я, в свою очередь, должна была бы тихонько подойти к тебе, когда я думала, что они не видят, положить руку тебе на плечо и попросить тебя успокоиться и вести себя прилично: в этот момент я не выдержала. Без тебя наши разговоры казались такими убогими. Такими вежливыми. Такими неуверенными и совершенно бессмысленными. Сидя за желтым столом в кухне твоих родителей, я плакала навзрыд, одновременно извиняясь перед всеми собравшимися. Через некоторое время я взяла себя в руки, и вскоре первый визит остался позади. Только когда мы уже сидели в машине по пути назад, я поняла, что о тебе мы не говорили вообще. Я утешала себя тем, что все оказалось, по крайней мере, не страшнее, чем я себе представляла. В какой мере это касалось того, насколько я навострилась представлять себе самое ужасное, я решила пока не анализировать. Как бы там ни было, второй визит пройдет легче. А в следующий раз еще легче. И в конце концов мы с Иваном сможем ездить в гости к бабушке с дедушкой так, чтобы у меня не разрывалось сердце, – такова моя цель. Это нужно твоим родителям. Это нужно Ивану. По поводу себя я сейчас вообще ни в чем не уверена – но я думаю, что и мне тоже.

Апрель 2015

Я в очередной раз пакую вещи, когда приходит сообщение из Судебно-медицинского управления. После интенсивных переговоров с банками и беготни по показам мы наконец нашли квартиру, которая скоро станет нашей. Переезд через несколько недель, и теперь я работаю с новой энергией, чтобы приблизиться к цели: нашему новому адресу, месту, где мы начнем все с начала. Дни кажутся теперь почти что осмысленными – у меня есть четкие задачи и еще более четкая цель. В свете надвигающегося переезда будущее видится почти увлекательным. По пути из гостиной, где Иван спит после обеда на диване, в ванную, где я сортирую и упаковываю гигиенические принадлежности, в глаза мне бросается письмо, лежащее на коврике у двери.

Почти ровно через полгода после того, как ты умер, приходит это письмо. Меня предупреждали, что это может занять время, до полугода, и я недоумевала, как это возможно. Как может потребоваться полгода, чтобы прислать сообщение о причине твоей смерти, когда твое тело было сожжено и развеяно по ветру в Роще памяти на Лесном кладбище через несколько недель после твоей смерти? «Не может быть, почему так долго! – стонала я. – Нам так важно узнать! Здесь замешан маленький ребенок. Мы должны узнать, чтобы идти дальше». Полицейский, отвечавший за твое дело, оказался очень добрым – прекрасный полицейский, который понимал, насколько болезненно не знать, что же случилось. Он любезно объяснил мне, что не знает подробностей, однако делаются генетические пробы и результаты изучаются в микроскоп. Возможно, пробы отправляют в другие страны, в различные генетические лаборатории. Он заверил меня – долго получается не потому, что они ленятся.

Со временем меня все меньше волновала медицинская причина твоей смерти. Поначалу это было очень важно, я размышляла ночами напролет, что именно в твоем организме вызвало смерть. Постепенно эти мысли затухали. Сейчас я думаю почти исключительно об Иване. Мне уже плевать, от одной болезни ты умер или от другой. Это ничего не меняет. Так или иначе, ты мертв, по какой бы причине это ни случилось. Но если у тебя была болезнь и если эта болезнь окажется генетической, тогда я буду жить до конца своих дней в страхе, что Иван однажды тоже умрет во сне. Такой жизни я не вынесу.

Я стою, склонившись над ковриком, и смотрю на конверт, не решаясь взять его в руки. За секунды все тело заполнилось адреналином, и я замечаю, что у меня дрожат руки, когда я поднимаю письмо и начинаю вскрывать конверт. У меня мелькает мысль, что я, наверное, не должна читать его в одиночестве, однако мои пальцы продолжают свое дело. Ждать я не могу. Ответ на мои вопросы в этом письме, и я должна их получить. Позвонить кому-нибудь я смогу и потом.