Давай надеяться на лучшее

Когда мы идем по мосту, соединяющему Старый Город со Шлюзом, разговор заходит о будущем. Я спрашиваю, откладывают ли они деньги на поездку. Они делают это почти всегда. Как и мы с тобой, они любят уезжать вместе далеко-далеко. Обычно где-то в календаре у них отмечена дата очередной поездки. Я спрашиваю, куда они планируют поехать на этот раз, но моя невестка не отвечает на вопрос. Глаза ее начинают бегать, она вздыхает и останавливается посреди моста. Тут я тоже останавливаюсь – так мы и стоим на пешеходной дорожке, откуда открывается вид на залив Риддарфъярден и поезда метро, проезжающие рядом с нами. Она кладет руку мне на плечо, и я смотрю ей в глаза. Взгляд у нее озабоченный, или расстроенный, или виноватый – не могу точно понять, какой именно. Ее рука кажется прохладной на моем плече, липком от пота после прогулки с коляской по жаркому августовскому солнцу. Я смотрю на нее и ломаю голову, что же она намеревается мне рассказать. Посмотрев мне в глаза, она вздыхает, словно собираясь выговорить что-то, не зная, как это лучше сказать. Потом все же говорит.

«Мы переезжаем в Умео, – говорит она. – Через три месяца перевозим вещи. Нам предложили квартиру – большую квартиру, выгодный контракт, и мы приняли совместное решение согласиться. Я давно мечтала вернуться домой, а твой брат хочет поехать со мной. Мы знаем об этом уже несколько месяцев. Ему очень тяжело при мысли, что он оставляет тебя и Ивана в Стокгольме, поэтому мы не хотели тебе рассказывать, пока ты не встанешь на ноги. Понимаю, что для тебя все это тяжело. Вы ведь так привязаны друг к другу. И тебе через многое пришлось пройти. Мне очень жаль».

Слезы у меня потекли ручьем еще в самом начале ее речи. Они стекают по губам и подбородку, капают на майку. Я стою, положив руки на ручку коляски – словно застыв в той позе, в которой остановилась минуту назад, до того, как все это было сказано. От этой новости я лишилась дара речи. Кажется, мне удается время от времени кивать. Слушая ее слова, я слышу, что все звучит логично. Я должна их понять. Сказать, что все в порядке, я понимаю, ясное дело, что вам надо перебираться в Норрланд, как это здорово для вас. Мне следовало бы это сказать, но я не могу. Мои губы не могут вымолвить эти слова. И в мыслях, которые складываются в мозгу, нет согласия. Единственная моя мысль сводится к слову «нет». Невозможно, чтобы вы переехали так далеко. Вам нельзя переезжать. Вы не можете этого сделать. Пусть все исчезнет, пусть все сгинут, но только не мой брат. Только не он. Теперь у меня никого не осталось. Теперь я совсем одна.

Невестка обнимает меня. Мы стоим, застыв посреди пешеходного моста, и людям приходится обходить нас, чтобы пройти. Она держит меня в своих объятиях, говорит, что понимает, как мне тяжело, пытается утешить меня обещаниями, что они будут часто приезжать в гости, ведь это всего лишь час на самолете, что мы можем навещать их, когда захотим. Она уверяет, что все будет хорошо. Разница будет почти незаметна. Я по-прежнему не отвечаю. Не произношу вслух того, о чем думаю, поскольку мои мысли мрачны и не вписываются в реальность, какой она теперь будет.

Я думаю о том, что мой брат не будет присутствовать в повседневной жизни Ивана. Мой брат не будет регулярно встречаться с Иваном, пока тот будет расти. Никогда не сможет забирать его из садика, а наши еженедельные совместные ужины прекратятся. Мы будем обещать друг другу видеться часто, но так не получится. Жизнь встанет между нами. Другие планы, расходы, расстояния. В очередной раз я сочла за данность то, что у меня неожиданно отнимают. Какая же я дура, что считала это данностью. Я должна была соображать. Я полная идиотка. Идиотка, заслонившая собой проход по пешеходному мосту между Старым Городом и Шлюзом.

«Пока почти никто не знает, – говорит невестка. – Твой брат хотел, чтобы ты узнала первая. Он очень волнуется за тебя, ему важно было увидеть, что ты начала восстанавливаться. К тому моменту, когда мы переедем, пройдет уже год со дня смерти Акселя. Ты вернешься на работу, Иван пойдет в садик, и все будет гораздо лучше, чем сейчас. До нашего переезда еще далеко. Три месяца – большой срок. Все будет хорошо», – снова обещает она.

Ее обещания повисают в воздухе между нами, когда мы наконец движемся дальше. Я заставляю себя кивать, но смотреть на нее я не могу. Иду, уставившись на коляску и на затылок Ивана. Проклинаю своего брата, его трусость и предательство, проклинаю свою невестку, проклинаю Умео, проклинаю весь мир и всех людей на Земле. Проклинаю себя и свою одинокую нелепую жизнь. Иду все быстрее и быстрее. Невестке приходится почти бежать, чтобы поспевать за мной.