Давай надеяться на лучшее

Добряк-папаша не знает, как ему воспринять мою информацию. Он произносит «ой» и выражает мне соболезнования, говорит, что это очень грустно слышать. Не задает вопросов, как и почему, за что я ему благодарна всей душой. Мне вовсе не хочется вдаваться в подробности, просто я хотела об этом сказать. Я снимаю возникшее напряжение, отвечая на вопрос, которого он не задает. Говорю, что у нас с Иваном все хорошо, просто в последнее время было очень много всего. Садик привнесет долгожданное разнообразие, к тому же важно, чтобы Иван познакомился с новыми людьми, которым сможет доверять и у которых сможет искать утешения. Папаша говорит, что понимает. На всякий случай я подчеркиваю, что с оптимизмом смотрю в будущее. Указываю на плюсы ситуации. «Потрясающе, что есть такой садик, – говорю я. – Они знают свое дело». В этом папаша со мной соглашается. Похоже, садик и вправду отличный. Разговор снова возвращается на твердую почву.

На четвертый день адаптации в садике подготовили для детей ящички для одежды в холле и повесили на стену заламинированные фотографии детей – снятые в первый день – прямо над ящичком каждого ребенка. Над фотографией написано имя ребенка, а под ним – имена родителей. Слово «родители» присутствует на всех табличках, в том числе и у Ивана. Во множественном числе. Когда я вижу фотографию Ивана со слезами на глазах и разнесчастным видом и текстом: «Родители: Каролина» под фотографией, все во мне останавливается. Я рефлекторно прекращаю движение в сторону группы, куда Иван впервые пойдет один, без меня, и поднимаюсь по лестнице в кабинет заведующей. Стучу, спрашиваю, не помешаю ли я, – меня любезно приглашают войти и заверяют, что я не помешаю. В мои намерения входит в извиняющейся и смягченной форме попросить заменить табличку с именем Ивана, чтобы слово «родители» по крайней мере не стояло бы во множественном числе, но все получается не совсем так.

Вместо этого я плачу и рассказываю о всех мелочах, которые за эту неделю отзывались во мне болью. Я рассказываю о табличке и о том, какой у Ивана несчастный вид на фотографии, о том, как одиноко мое имя смотрится после слова «родители» и что у всех детей в группе Ивана по двое родителей, и только у Ивана я одна. Я рассказываю, как каждый день после пребывания в садике у меня руки чесались позвонить кому-нибудь, чтобы рассказать, как прошел день, и как я каждый раз замирала с телефоном в руке, ибо единственный, кому мне хотелось бы позвонить, – это отец Ивана, тот, которого больше нет. Рассказываю, как я слышала разговоры других родителей в конце дня, когда они обсуждали, стоит ли ребенку пойти домой или лучше отправиться погулять в парк. Затем я рассказываю, что мне не с кем такое обсудить, и поясняю, что все это в сочетании с табличкой, которая кричит на весь садиковский холл о моем одиночестве, – просто перебор. Затем я извиняюсь за то, что плачу. Подчеркиваю, что садик потрясающий, говорю, что я благодарна, что нам досталось место именно здесь. Заведующая садиком – очень симпатичная женщина. Она обещает заменить табличку Ивана прямо сегодня. Извиняется, что так получилось – говорит, что это их недочет и что я в любой момент могу позвонить или записаться на встречу с ней, если у меня возникнут какие-либо мысли и пожелания. Она даже благодарит меня за то, что я к ней пришла.

На следующий день, когда я прихожу в садик, на месте старой таблички новая, где под фотографией Ивана написано: «Мама» и мое имя. Фотография тоже новая, на которой куда более радостный Иван, без слез на щеках, смотрит прямо в камеру. Я пытаюсь прочувствовать, стало ли мне веселее, но ничего не нахожу. Разве что стыд по поводу вчерашней сцены, которую я устроила в кабинете заведующей.

Сентябрь 2015

Адаптация окончена. Инцидент с табличкой давно забыт, по крайней мере, я делаю вид, что это так, когда привожу и забираю Ивана, преувеличенно благодаря воспитателей за их потрясающий вклад в воспитание. Сама же я скоро вернусь на работу. Запланированные мною две недели восстановления между отпуском по уходу и работой истекают через пару суток. Между тем я вовсе не ощущаю, что восстановилась. Долгожданное чувство свободы так и не наступило. Вместо этого меня снедает тоска из-за того, что я весь день в разлуке с Иваном. Когда он плачет по утрам в садике и воспитательница обнимает его, пытаясь утешить, а я ухожу, хотя все во мне кричит, что это неправильно, никакого чувства свободы я не испытываю. Случается даже, что я останавливаюсь в одном квартале от садика и тоже плачу. В такие минуты мне так хочется позвонить тебе. Мне так не хватает того второго родителя, которым ты наверняка стал бы, если бы все было по-другому.