Давай оставим это между белых клавиш (СИ)

Я пропустила тот момент, когда мои ладони легли на его сцепленные пальцы. Впервые решаюсь выглянуть из-за щита своего нашейного платка и рассмотреть его подробнее. Снова вернулась зима? Или пекарь рассыпал здесь муку — виски мужчины совершенно седы. Чтобы проверить, не иней ли это, я протягиваю руки и касаюсь его волос. Он вздрагивает и пытается отстраниться. А пальцы самовольно продолжают исследовать мелкие овраги его лица: вот острое высокогорье скул: я поднимаюсь по нему отважно, в самый холод, лед взгляда. И тогда вторая рука ложится на его щеку — сухой, колючий чертополох. Но его все еще можно узнать среди всех этих провалов серой породы и впадин. Глубокие носогубные складки становятся еще заметнее, когда он с недоброй ухмылкой приставляет два пальца, символично сложенные пистолетом к моему виску. Я вздрагиваю и роняю руки. Он тоже, кажется, сконфужен и возвращается к чашке кофе, стоящей перед ним.

Молчит. Кажется, целую вечность. Тогда, вновь решаюсь я.

— Я прошу Вас. Прошу, не понимая, но чувствуя, что ВАМ ЭТО нужно.

Он молчал и смотрел прямо перед собой. В пустоту, сошедшуюся в одной точке на потрескавшемся лаке столешницы. И вдруг он крепко ухватил меня за пальцы. Он сжимал их до тех пор, пока жалобно не хрустнули суставы.

— Потанцуйте со мной, мисс Уизли, — хрипло прозвучало в ответ.

— Хорошо. Но здесь нет музыки.

— Вы же волшебница, Роза.

И трансгрессия уносит нас в полный красками жизни зал. Пьяные лица и винные краски на них, и в макияже женщин, что сидят за столами рядом с хмельными мужчинами, слишком громко смеясь. Здесь тесно, накурено, и тапер не играет, а просто балуется с клавишами. Но мне все равно. Руки мистера Малфоя почти больно сжимают мою талию, и это приглашение моим ладоням на его плечи. Круг, другой, мы как игла на старой пластике, мелодия фальшивая, и плохая в исполнении. Он прижимает меня чуть теснее и шепчет:

— Вы знаете эту песню?

— Да, конечно.

— Тогда спойте ее для меня.

И он прижимает мою щеку к своей, ровно настолько, чтобы не мешать тихо запеть ему в самое ухо. И я стараюсь выводить ноты прилежно и тихо, несмотря на сбивающееся дыхание. На то, что это почти невозможно — петь, когда после каждой строчки он сильнее и сильнее прижимается ко мне, запрещая дышать.

Звук пощечины и мой изумленный возглас:

— За что?! Что произошло?! О, Господи!

А он не говорит ни слова. Вижу только быстро удаляющуюся спину.

========== Его повесть ==========

Она не кажется мне противной или глупой, или навязчивой. Но я изо всех сил пытаюсь уговорить себя, что Роза Уизли такая и есть. А еще мне и в самом деле стыдно, что я ударил ее по щеке, хотя в тот момент был способен и на большую глупость. Мне хотелось поцеловать ее, чтобы преградить путь глупой, фальшивой песне.

И я понимал, что недостаточно просто послать ей пергамент с извинениями и букет цветов в знак примирения. Я понимал. Но молчал. Неделю. Другую. Третью.

Наверное, сентябрь заставил меня действовать. Осень всегда остужает пыл и приносит с собой ответы на вопросы. И в первое ее воскресение я стоял у входа в церковь. Того небольшого прихода, где знал — поет Роза Уизли.

Я пришел чуть раньше и все не решался войти. Стоял чуть поодаль, прячась в густой тени столетнего дуба.

И вдруг увидел ее. Точнее издалека понял, что это Роза. Походка у нее запоминающаяся — девушка чуть припадает на левую ногу. Интересно, откуда это? Я сделал было шаг вперед, но передумав, вернулся на свой наблюдательный пост. Она прошла мимо, так и не заметив меня. Остановилась у тяжелой деревянной двери, ведущей в храм, чтобы мелко перекреститься, поклониться и только после этого изо всех сил потянуть за грубую, великанского размера, ручку.

Когда она исчезла, я подумал, что должен был открыть перед ней эту дурацкую дверь. И что я неправ. Снова неправ.

В тот день я так и не вошел в церковь. Как и на следующей неделе, и позже. Стоило мне завидеть Розу, я отступал. Оголился дуб, даривший надежное укрытие, но я продолжал прятаться за его стволом, а Роза проходить мимо, не замечая моего присутствия.

В один из холодных октябрьских дней она, как всегда, подошла к церковным дверям, но не стала креститься или отворять их. Она обернулась, да так резко, что я не успел отступить. Между нами шагов двадцать — пропасть лет в сто и противоположность взглядов. Но она сокращает это расстояние уверенно, здороваясь еще издалека.

Все пути к отступлению отрезаны, когда она протягивает мне руку:

— Я могу проводить, мистер Малфой. Здесь совсем близко. Ведь вы давно уже хотели войти.

Я не даю ей руки, но следую за ней. Открываю дверь.