Давай оставим это между белых клавиш (СИ)

Пахнет ладаном, спокойствием и кажется, что здесь остался летний день. Свечной свет и тепло ограждает от серой измороси за окном. Я поворачиваюсь, чтобы сказать об этом Розе, но вижу что та, оставив меня, направляется к хорам. Оставшись в одиночестве, опускаюсь на ближайшую скамью. И пока думаю о том, следует уйти или остаться — верующих, пришедших на службу, становится все больше. Какая-то девчушка просит меня подвинуться и садится рядом, а следом, место занимает и ее мать: стройная женщина с чрезмерно ярким, неуместным здесь макияжем.

— Простите, я могу выйти? — обращаюсь к ним.

Но ни девочка, ни женщина меня не слышат. Мать лишь нудно, вполголоса отчитывает свое чадо за жирное пятно на белом воскресном переднике. Я понимаю, что пути назад нет, когда Святой Отец ступает за кафедру. Он открывает книгу, и начинается месса.

Я не слышу слов, не вникаю в их смысл, мне нужен только хор, и я изредка слышу его, но не могу понять… он поглощает голос Розы. Я вижу, как открывается ее рот, и она похожа на рыбу, волной выброшенную на берег. Пытаюсь поймать ее взгляд, но он обращен куда-то вверх, сквозь потолок. Будто видит она что-то за его белизной. Что-то, чего мне не дано постичь.

Когда заканчивается служба, Роза торопится найти меня. А я поскорее скрыться. Но толпа выходящих не оставляет мне возможности.

— Мистер Малфой, эй, мистер Малфой, — зовет она, задыхаясь от быстрой ходьбы.

— Да, мисс.

— Останьтесь ненадолго. Я хотела бы… познакомить вас с настоятелем.

Я только раздумываю, что сказать ей в ответ, но в этот момент какая-то темная тень метнулась в сторону Розы. Через миг понимаю — не тень — ее мать, Гермиона Уизли. Разворачиваюсь в новой попытке сбежать и слышу:

— Роза, давай скорее, не задерживайся, отец ждет тебя на улице. Бабушка снова попала в больницу. Подробностей не знаю, но думаю, что ты захочешь увидеть ее как можно скорее.

И девушка мгновенно забывает обо мне, о святом отце и о церкви. Лицо ее становится мертвенно-бледным, и она, расталкивая всех на своем пути и тут же неловко извиняясь, стремится к выходу. Гермиона задерживается, когда видит меня.

— Здравствуй, — неожиданно улыбается она, — давно не виделись. Как ты?

— Спасибо, нормально, — отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал, как можно ровнее.

— Ходишь в церковь? — вновь удивляется Гермиона.

— Сегодня впервые.

— Это хорошо… но что привело тебя сюда? — и в голосе ни грамма агрессии или любопытства. Он звучит естественно, будто ей и впрямь интересно, почему я здесь.

— Да так… не будем об этом. Все это пустяки и не заслуживает внимания.

Мне нечего сказать. А ей спросить. И потому она легко касается рукава моего пальто. Согласно кивает.

— Мне пора, миссис Уизли. Действительно, я очень спешу.

С этими словами я развернулся и зашагал прочь.

…

Всю следующую неделю я искал утешения в том, что обычно дарило его. Но огневиски лишь разрывало затылок тупой похмельной болью, книги протекали ручьями собственных мыслей в междустрочиях, и я, сам того не желая, признался себе, что жду воскресенья. Чтобы пойти в церковь и услышать, как голос Розы тонет в десятках других. Я должен услышать его и узнать среди остальных. И поверил я тогда впервые, что если смогу, то мир перестанет давить на меня своей тишиной и ледяным равнодушием.

Просто голос. Один из тысяч похожих.

Но она не прошла мимо, увязая ботинками в дорожной жиже, хотя я и ожидал на привычном посту. Я не нашел ее бледного лица среди остальных хористов, сколь сильно не всматривался и не перепроверял. Ошибка исключена. На ее месте открытая Псалтирь. Роза Уизли не пришла на службу.

Всю следующую неделю я ловил себя на мысли, что возвращаюсь мыслями к ней и тем немногим словам, которые она говорила и писала мне. Я даже разыскал эти записки, небрежно заваленные деловой документацией: кляксы, неровный почерк. Она волновалась? Я должен узнать почему.

Кажется, ее мать говорила что-то о болезни бабушки. Нужно поискать в госпитале Святого Мунго.

Я появился в больнице лишь в среду вечером, когда на улице еще не зажгли фонари, но сумерки серые и непроглядные уже завоевали пространство между домами. Узнать номер комнаты, где лежала бабушка Уизли, мне не составило труда, и я даже не удивился, когда войдя к ней, увидел сгорбившуюся фигурку Розы, сидевшей в изножье кровати. Я окликнул ее, но девушка даже не подняла головы. Еле слышно она поздоровалась.

— Говорите тише, мистер Малфой. Молли только недавно уснула.

— Здравствуйте, Роза.

— Здравствуйте.

Она молчала и словно забыла о моем существовании. В комнате не зажигали свет, но даже в скудном освещении, проникавшем с улицы, я заметил, как сильно изменилась Роза за эти две недели. Еще недавно она казалась мне почти полной, пышущей здоровьем и какой-то неприятной простотой. Теперь передо мной замерло изваяние, едва ли похожее на запомнившийся образ. Девушка заметно потеряла в весе и теперь ее высокие скулы резко выделялись на бледном лице.