Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

А одна площадка была вроде двуликого Януса. Запасной немецкий аэродром! С шести утра до шести вечера он принимал немецкие самолеты, ну а с полуночи люди Жана встречали на нем английские самолеты. Понятно, легкие, на три-четыре человека, типа нашего знаменитого «кукурузника». Конечно, не слишком часто, так сказать, не злоупотребляя немецким гостеприимством… И всё же один раз совсем было влипли. Поджидали самолет. Но дали два световых сигнала, а третий — забыли. Ведь и так случается! Естественно, что самолет не появлялся. Жан и его люди стали тревожиться. Вдруг из низких быстрых туч вывалился самолет и, как ночной жук, начал кружиться над аэродромом. Жан начертил лучом электрического фонарика условную букву, с самолета ответили тем же, и он, без огней, кое-как сделал посадку. Ну, хорошо, приняли троих, которых ждали, и посадили в самолет троих, покидавших Францию. А мотор не заводится. Хоть ты тресни! И час, и два с ним возились — и всё без толку. Тем временем зашла луна, посветлело небо — близился рассвет. Что делать? Прежде всего отвели и хорошенько спрятали прибывших и тех, кто должен был улететь. Самолет решили сжечь. Достали десять литров бензина, облили фюзеляж, подожгли. Языки бледного пламени рванулись ввысь. Одному крестьянину поручили бежать в немецкую комендатуру и сообщить, что он видел, как сгорал какой-то самолет. И всё это в ужасающей спешке — вот-вот на аэродроме появится немец. Обошлось, но на долгое время эту площадку пришлось законсервировать.

Еще драматичнее обстояло дело при приеме контейнеров с оружием в долине Соны. Ривьер и Жан встречали самолет, с которого должны были быть сброшены на парашютах восемь контейнеров. Ночь выдалась темная, будто всё вокруг залито черной тушью. Самолет прилетел в положенный час, сделал круг над лугом и улетел. И никаких контейнеров! Искали их несколько часов при свете электрических фонариков. Дохлое дело! Где же они? Или, быть может, по каким-то причинам груз вообще не сброшен? Встревоженный и утомленный, Жан зашел в деревенское кафе подкрепиться. Было около пяти утра. Вбегает незнакомый крестьянин:

— Эй! Вы знаете, на обочине дороги лежит какая-то штука с парашютом. И дядюшка Руссель уже сообщил об этом жандармам.

Жан и его товарищи бросились к месту происшествия. Действительно, контейнер! А другие, как гигантские плоды, свисают с деревьев. Что тут было! Забрались на деревья, ножами рубили стропы парашютов, откатывали стокилограммовые контейнеры подальше от дороги, засыпа́ли их землей, замаскировывали кустами и травой. Успех зависел от быстроты. Каждую минуту ждали жандармов…

Люди, оружие, радиоаппаратура, деньги… Почти каждую ночь, согласно принятой по радио условной фразе: «Жанна идет на пляж», «Полетт любит свою собаку», «Петух запел», «У диплодока болят ноги». Трижды переданная, она означала, что самолет приземлится или груз будет сброшен на такой-то площадке, в такой-то день и час… В исключительных случаях в наушниках звучало личное обращение к Жану: «От артишока к своему сердцу».

И всегда, ночью и днем, на залитых лунным светом лугах Эн и Юра, в деревенских кафе, на улицах и площадях Лиона ощущение дула пистолета, приставленного к затылку. Выстрелит на этот раз или обойдется? С группой Ривьера боролись и немцы, и петэновская жандармерия, и доброхоты, проповедующие принципы коллаборационизма.

Да, это верно, что жизнь Жана больше всего напоминала балансирование на туго натянутой проволоке через Ниагару… Вот он вместе с сестрой заходит в ресторан «У матушки Дюдю», в котором столуются немецкие офицеры. Конечно, у него документы аспиранта Лионского университета и на лбу не написано, что он-то и есть «мадмуазель Полетт», с которой давно уже жаждут познакомиться и оккупанты, и их петэновские приспешники. Но кто из гитлеровцев, отдающих должное кухне мамаши Дюдю, заподозрит, что эта таинственная Полетт сама полезет черту в зубы! Очень вежливый молодой человек скромно угощает свою девушку. Не густо у него, бедняги, с деньгами!

А скромный молодой человек только вчера отправил в Лондон на маленьком трехместном самолете Шабан-Дельмаса, а несколько дней назад получил на нужды Сопротивления восемьдесят миллионов франков. Целая машина, набитая тугими пачками тысячефранковых бумажек… На этот раз «ситроен», и неплохой. И у Жана и у двух его товарищей — фальшивые документы, причем один выдает себя за полицейского.

Решили так: при въезде в Лион, в час второго завтрака, когда все разойдутся по ресторанам, кафе и бистро, на Жана наденут наручники. Арестованный франтирер! Так и сделали. Въезжают в город, не обратив на себя внимания. Но когда до места оставалось совсем немного, свой «полицейский» вытащил пистолет. На тротуаре — трое немецких солдат и какой-то штатский в длинном пальто. И он властно поднимает руку. Попались! Придется отстреливаться…

— В чем дело? — спрашивает «полицейский».

— Господа, ради бога, подвезите меня к вокзалу. Опаздываю на поезд. Я дам вам сто франков.