Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Близкая знакомая Маяковского и Бурлюка, художница Мария Синякова вспоминала: «Бурлюк Маяковского водил, как поводырь медведя. Он так и рекомендовал его: “Гениальный поэт — Маяковский”. И в этот период Маяковский был очень весёлый, энергичный, это огонь был. А дальше он всё мрачнее и мрачнее становился. Маяковский всё время читал стихи, как только приходил, запоем совершенно. Его не надо было просить. Свои стихи читал.

Бурлюк в него был совершенно влюблён. Потом, у Бурлюка было такое свойство, что он вдохновлял людей, внушал веру в себя, как никто другой, такое любование, внимательное отношение у него было к чужому творчеству. В нём было заложено огромное отцовство, везде он выкапывал какие-то таланты. Так же он относился и к Хлебникову».

Конечно же. Бурлюк немедленно познакомил Маяковского со всеми своими друзьями, сглаживая по привычке все возникающие между ними противоречия. Алексей Кручёных вспоминал:

«С Маяковским мы частенько цапались, но Давид Давидович, организатор по призванию и “папаша” (он был гораздо старше нас), всё хлопотал, чтоб мы сдружились. Обстоятельства этому помогали: я снял летом 1912 г. вместе с Маяковским дачу в Соломенной сторожке, возле Петровско-Разумовского.

— Вдвоём будет дешевле, — заявил Маяковский, а в то время мы порядком бедствовали, каждая копейка на учёте. Собственно, это была не дача, а мансарда: одна комната с балконом. Я жил в комнате, а Маяковский на балконе».

Знакомство Бурлюка с Маяковским, а несколько месяцев спустя с Бенедиктом Лившицем стало кульминационным моментом предшествующей этому «группировки сил». Теперь можно было выступать единым фронтом.

Последним из «квадриги», кто познакомился с Маяковским, был Василий Каменский. В 1912 году он был ещё полностью увлечён полётами на аэропланах, а после катастрофы, случившейся в апреле в польском Ченстохове, уехал в Пермь. В ноябре 1913-го Каменский по призыву Бурлюка приехал в Москву, получив предварительно письмо с такими строками: «Приезжай скорей, чтобы ударить с новой силой “Сарынь на кичку” по башкам обывателей. Прибыли и записались свежие борцы — Володя Маяковский и А. Кручёных. Особливо хорош Маяковский (ему семнадцать лет!), учится в школе живописи со мной. <…> Находится Маяковский при мне неотлучно и начинает делать отличные стихи. Дикий, крупный самородок. Я внушил ему, что он молодой Джек Лондон. Он очень доволен. Рвётся на пьедестал борьбы за футуризм. Необходимо действовать. Бурно. Лети. Ждём».

Почти семь лет — с перерывом на время пребывания Бурлюка в Башкирии — они с Маяковским были рядом. Весной 1918-го Бурлюк снова уехал в Башкирию, где оказался отрезанным линией фронта от столиц. Позже были «Большое сибирское турне» и Владивосток, где он регулярно выступал с чтением стихов своих друзей, затем — Япония и переезд в Америку. Когда Маяковский в 1925 году впервые оказался в США, первым, кому он позвонил, был Давид Бурлюк. За год до этого в «Лестнице лет моих» Бурлюк писал о встрече с Маяковским: «Был очарован величием человека. Володя Маяковский научил меня многому, в том числе пить ликёр и “быть молодым”».

Они были очень близки, прекрасно чувствовали и понимали друг друга. Бесконечно острили и каламбурили, читали стихи друг друга… Одна из возлюбленных Маяковского, Наталья Брюханенко, вспоминала: «Там же, в театре, в антракте Маяковский рассказывал мне о Давиде Бурлюке, который о лифте говорил: поеду на этом алфавите, а официанта называл коэффициентом». И было это уже в 1928 году…

Лиля Брик вспоминала, что Маяковский часто декламировал чужие стихи на улице, на ходу: «В 1915–1916 году это были главным образом те стихи, которые он и Бурлюк называли “дикие песни нашей родины”. Эти стихи мы пели хором и шагали под них, как под марш. Стихи Бурлюка (на мотив “Многи лета, многи лета, православный русский царь”):

Аб-кусают звё-ри мякоть.
Ночь центральных проведи…
(“Призыв”)

На тот же мотив:

Он любил ужасно муух,
У которых жирный зад,
И об этом часто вслух
Пел с друзьями наугад.

На тот же мотив:

Заколите всех теляат —
Аппетиты утолят.

Стихотворение Бурлюка (по Рембо) “Утверждение бодрости” скандировали без мотива. “Животе” произносилось — “жьивоте”, в подражание Бурлюку».

А о степени их близости лучше всего может сказать небольшая цитата из воспоминаний Бурлюка о их первой встрече по приезде Маяковского в США: «Долго смотрели друг на друга. Смотрели в темноте вестибюля; поглядываю Маяковского затем и в ванне, когда он смывает со своей львиной гривы и мощного тела пыль тропического Мексико и знойного Техаса».

Смерть Владимира Маяковского стала для Давида и Марии Бурлюк шоком.

«14 апреля 1930 года Мария Никифоровна записала в дневнике: “Давид Давидович сказал: ‘В семь часов утра думал о Маяковском’ ”. В 10 утра он декламировал —

Любящие Маяковского…

Да ведь это же династия

На престоле сумасшествия…