Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Поэтому очевидны и желание Бурлюка представить в Лондоне свои ранние работы, не уступавшие по качеству работам французов, с которыми русские авангардисты соперничали ещё в начале века, и его смешанное с завистью раздражение тем, что на его родине превозносят имена Пикассо и Рокуэлла Кента, а его самого совершенно не замечают. Раздражение это выплёскивалось на страницы писем Никифорову — там он называл Пикассо «Пипикассо», «эстетическим мошенником» и «ловкачом из Барселоны». Что касается Кента, Бурлюк неоднократно упоминал о том, что тот является миллионером, построил специальную железнодорожную ветку к своей мастерской и вообще пишет работы в стиле, который в США «давно вышел из моды». В письме Никифорову он хвастался, что устроил в 1966 году Кенту выставку в той же «Harbor Gallery», где сам он выставлялся за год до этого.

Тем не менее Давид Давидович с гордостью опубликовал в «Color and Rhyme» письмо Кента, в котором тот отзывался о его выставке в Лондоне как о впечатляющем событии, принёсшем Бурлюку известность и признание в Англии. «Вас ожидает триумфальное возвращение в Америку — выдающееся достижение американца в дни, когда мы завоевали ненависть народов столь большой части мира», — писал Кент. Речь тут шла, конечно, о Вьетнамской войне.

Безусловно, Бурлюк прекрасно понимал уровень Кента, ставшего в 1962 году почётным членом Академии художеств СССР. И пусть звание это было присвоено в первую очередь за то, что Кент подарил СССР несколько сотен своих картин и рисунков, а широкое признание его там было обусловлено не в последнюю очередь политическими причинами, но ведь и сам Бурлюк был политически активен и предлагал Третьяковской галерее в дар свои работы. Они вообще были похожи — даже родились в один год. Что же касается вышедших из моды работ — сам Бурлюк тоже не смог «выдавить» из себя работ в стиле абстрактного экспрессионизма.

Но это было, пожалуй, единственным исключением. Лондонская выставка продемонстрировала универсальность Бурлюка и великолепное владение им практически любой живописной техникой. «Современников всегда поражал протеизм художника, на протяжении шестидесятилетнего творческого пути бывшего и “русским Сислеем”, и “отцом русского футуризма”, и “певцом кобылиц”, и “американским Ван Гогом”! Сегодня становится ясно, что Бурлюк явил собой — одним из первых в русском искусстве — новый тип универсального художника, чья личность не может быть сведена ни к одной из его многочисленных личин. Не маяком, указующим единственно верный путь в искусстве, ощущал он себя, но — сейсмографом, чутко улавливающим малейшие изменения в духовной атмосфере эпохи», — писал искусствовед Владимир Поляков. С его словами нельзя не согласиться.

Окончания выставки Бурлюки не дождались. Уже 30 марта они были дома, в Хэмптон Бейз. На лондонской выставке было продано около десяти картин; Бурлюки посвятили ей два номера (61-й и 62-й) «Color and Rhyme». После окончания работы выставка была почти полностью перевезена в Кёльн, в галерею Гмуржинской, где работала с 29 сентября по 15 октября. Давид Давидович с Марией Никифоровной планировали полететь на её открытие, но здоровье не позволило. Бурлюку было уже 84 года…

Последние месяцы жизни он провёл в неустанной работе. За несколько месяцев до смерти, 19 октября 1966 года, Бурлюк писал в Тамбов: «Здесь на нашем походе жизни и 85-верстовой версте! Дал слово: каждый день кончать одну картину, с первого сентября пока идёт успешно. Большого и малого размера».

Он имел все основания быть удовлетворённым итогами своей жизни. Его признали всюду — в Японии, Австралии, Европе и Америке. Выставки в Лондоне и Кёльне он расценивал как «мировой успех» своего искусства, пришедший к нему под старость. И пусть признания в СССР он так и не дождался, но вызвано это было сугубо политическими причинами. Как только ситуация изменилась, имя Бурлюка сразу же вспомнили и у творчества «отца российского футуризма» появилось на родине множество поклонников.

«Искусство подвиг, оно длится, пока человек жив. Америка Бурлюка за его преданность искусству любит и уважает», — писал он Никифорову в ноябре 1965-го. А за две недели до смерти написал: «Мировой успех моего искусства, пришедший ныне, не требует финального всех сил напряжения для создания каждодневного новых картин. Блистательная старость».

Давид Бурлюк до последних дней продолжал вести активную переписку, живо интересовался всем, что происходит вокруг. Последнее письмо, которое так и осталось неотправленным, он написал художнику Эдварду Хопперу за четыре дня до смерти, 11 января 1967 года. Он сокрушался о том, что они, родившиеся в один день одного года и оба ставшие известными художниками, так и не успели встретиться…

Внизу, под письмом, Мария Никифоровна написала: «Последнее письмо Давида Давидовича Бурлюка. 12 января он ушёл в госпиталь Саутгемптон и умер в 6 ч. 10 мин. вечера 15 января 1967 года. При нём находились его сыновья Додик и Никиша».