Давид Седьмой

Когда умер Набоков, его племянница стала выговаривать Вере, как та могла допустила смерть мужа. Жена писателя отвечала: «Владимир умер в положенный ему срок. Он уже не был способен делать то, что любил: думать и писать».

Повторим и мы эти жестокие слова: Давид Бронштейн умер в положенный ему срок. Он уже не был способен делать то, что любил больше всего – думать, играть и рассуждать о шахматах.

Похоронили его на старом Чижовском кладбище совсем рядом с могилой Исаака Болеславского, на похороны пришла только горстка людей.

На похоронах Геллера Бронштейн говорил, что покойный всю жизнь занимался поисками шахматной истины, она не давалась ему, но он всё равно упорно продолжал ее искать. Давид Бронштейн тоже не нашел истину в шахматах, но это не имеет значения: истины существуют не для того, чтобы их находили, а чтобы искали.

«Он бродил виденьем чумным, добрым людям на забаву, и стяжав навеки славу, умер мудрым, жив безумным».

Это эпитафия на могиле его любимого Дон Кихота. Умер ли Бронштейн мудрым, жив безумным? Или наоборот?

Слова из эпитафии на другой могиле – Свифта: «…суровое негодование не разрывает больше его сердце» – могли быть написаны и на его надгробной плите.

Было бы эффектно закончить повествование о Давиде Ионовиче Бронштейне фразой: когда всё кончилось, тогда только всё и началось. Увы, это не так. Его смерть прошла почти незамеченной, разве что в траурном объявлении в российском шахматном журнале сообщалось, что скончался «участник матча на первенство мира» – формулировка, так раздражавшая самого Бронштейна.

«Коллега-чемпион», – обратился к нему Макс Эйве в телеграмме после московского матча 1951 года, и так видел сам Бронштейн свое место в мировой табели о рангах. Таким он и останется в шахматах – маленький философ, Дон Кихот, всю жизнь сражавшийся с самим собой. Великий художник шахмат Давид Седьмой.

Не удивлюсь, если на него обрушится еще один всплеск славы. Кто знает, что ждет нас, когда будут разгаданы все тайны шахмат и они станут обычной игрой. Пусть королевской, но игрой.

Тогда взоры обратятся не только к партиям старых мастеров, но и к их судьбам, ко времени, в котором им довелось жить.

И не будет ли чудесным и ироническим жестом Каиссы, если никто и не вспомнит бабочек-однодневок, мелькнувших в списке чемпионов мира в конце XX века, зато высветятся удивительные партии Давида Бронштейна.

Фотографии

Концертный зал им. Чайковского, где игрался матч на первенство мира, всегда был переполнен. Москва 1951 год.

Друзьям детства Дэвику Бронштейну и Изе Болеславскому пришлось выяснять между собой – кто станет соперником чемпиона мира. Москва 1950.

«Сыграть матч на звание чемпиона мира – заветная мечта каждого шахматиста. Что касается меня, – говорил Бронштейн, – то мечтаю об этом с того самого дня, как впервые пришел в Киевский Дом пионеров и доказал строгому экзаменатору Александру Марковичу Константинопольскому, что умею провести пешку в ферзи».

«Коллега-чемпион», – обратился к нему Макс Эйве в телеграмме после московского матча 1951 года, и таким видел сам Бронштейн свое место в шахматной истории.

Александр Маркович Константинопольский стал первым тренером Дэвика в киевском Доме пионеров. Он же был секундантом Бронштейна в матче на первенство мира с Ботвинником.

Известный ленинградский теоретик Семен Абрамович Фурман входил в тренерскую бригаду Бронштейна на матче за мировое первенство. Семен Фурман, Александр Котов, Давид Бронштейн.

Несмотря на выдающийся талант Бронштейна, его звезда могла и не взойти, если бы он не приобрел могущественного покровителя: Борис Самойлович Вайнштейн, полковник НКВД, возглавлял всесоюзную шахматную секцию.

Давид Бронштейн наблюдает за партией отца с Борисом Самойловичем Вайнштейном.

Давид Бронштейн довольно сильно играл в русские и стоклеточные шашки. Слева – международный мастер Абрам Иосифович Хасин, помнящий еще щуплого киевского подростка по прозвищу Малец.

Киевляне: семикратный чемпион мира по стоклеточным шашкам Исер Куперман и Давид Бронштейн. Справа – Абрам Хасин.

Большинство партий Бронштейна с гроссмейстером и писателем Александром Александровичем Котовым протекали кровопролитно.

Юрий Львович Авербах, познакомившийся с Бронштейном семьдесят лет назад, утверждает, что за свою долгую профессиональную карьеру не видел никого, кто играл бы молниеносные партии так, как играл Давид Бронштейн в те годы.

С Паулем Кересом у Бронштейна были особо доверительные отношения. За анализом наблюдает международный мастер Георгий Борисенко.

Бронштейн перенес идеи выдающихся мастеров прошлого в шахматы сороковых годов XX века и, подняв их на новый уровень, создал почву для появления другого гения – Михаила Таля.

Чемпионы и претенденты: Лев Полугаевский, Михаил Таль, Василий Смыслов, Давид Бронштейн.

Несколько раз в наших разговорах Бронштейн озвучивал мысль, что с его талантом он должен был, как Фишер, родиться в Америке.