Давид Седьмой

Люди, которых взрослый мир не принял, очень часто лучшие друзья детей. Для взрослых они не вполне нормальны, для детей полны обаяния: выросшие, но так и не ставшие взрослыми очаровательные чудаки.

Каким виделся им маленький сгорбленный старичок, похожий на гномика из сказок, которого большие дяди и тети называли шахматным гением?

С детьми разговаривал очень простым языком; многим запомнился его совет: «Смело ставьте коня в центр, подоприте его пешкой и никого не бойтесь». Потом дети стали играть, а он ходил между столиками, приговаривая: «Не обращайте на меня внимания, я просто пришел посмотреть…»

Иногда останавливался у какой-то доски и с беззащитной улыбкой смотрел на позицию. Перед ним были те же шахматы, те же фигурки, что и семьдесят лет назад, когда он в первый раз пришел в киевский Дом пионеров. Та же игра, принесшая ему столько радости и столько печали.

Посетил и рождественский турнир, в котором играли взрослые. Заранее предупредил, чтобы не было никаких презентов: дома, мол, у него около сотни призов, которые и так девать некуда. Накануне визита боялся, что не узнают: вроде, был случай, когда зашел на какой-то турнир, но никто не обратил внимания на маленького человечка, с трудом ковылявшего между столиками. Но встретили очень тепло, аплодировали. Уходя, повторил еще раз: «Зря, зря я посвятил жизнь шахматам…»

Писал когда-то: «Ни за что на свете не поверю, что любовь к шахматам может остыть». Увы, может, как и всякая любовь. Но и – Бронштейн, написавший те строки, имел мало общего с восьмидесятидвухлетним стариком, силящимся вспомнить позицию из собственной партии.

В мае 2006 года Валерий Иванов навестил его в Минске. Он вспоминает: «Когда я собрался уже уезжать домой, сказал:

“Таня, обрати внимание: Давид Ионович Бронштейн в последний раз в жизни видит Валерия Сергеевича Иванова…”

“Давид Ионович, ну что за чушь вы говорите? Подождите, поживем еще!”

“Не чушь. Я знаю, что говорю…”

Потом: “Валера, а что вам подарить на память?”

“Ничего мне не надо. Вы мне уже всё подарили”.

“ Может, вазу?..”

Снял с серванта красивую вазу и пошел к Тане на кухню. Согласовывать. Нет, номер не прошел. Принес обратно, поставил на место. Достал рюмочный набор. Ушел. Вернулся. Вновь неудачная попытка.

“Давид Ионович, раз уж на то пошло, – отдайте мне свои записные книжки. Если вы меня переживете, так они вернутся к вам целыми и невредимыми. Ну, а если… Вы понимаете”.

“Да? Ну, хорошо… Если Таня будет не против”.

Восемнадцать записных книжек военной и послевоенной поры с номерами телефонов, адресами, автографами, шахматными заготовками, партиями и массой других записей хранятся у меня…»

Позвонил в Минск в конце октября 2006 года. Сняла трубку жена.

«…он рядом в комнате. Вот он сидит, прислушивается, понимает, конечно, что я не с подругой говорю. Но не думаю, что было бы правильно дать ему трубку, будет тот же бред, что вы слышали уже, только еще более тягостный… Ему хуже, много хуже. Он беспрерывно говорит. Беспрерывно. Всё та же пластинка, всё тот же бред.

Я виновата во всем. Зачем я его вывезла из Москвы? Зачем я это сделала? Почему он в Москве не мог остаться? Но он ведь уже не мог следить за собой, а отдать его в какое-нибудь заведение означало бы совершенно точно очень скорую смерть. Вы же знаете, чем являются такие заведения у нас…

Первый год после переезда в Минск был еще ничего, второй совсем плох, теперь – ад. Неимоверно трудно с ним. Я на антидепрессантах, иначе с ним рядом невозможно выдержать… Если что-то ест, то всё не то, всё не так приготовлено. Во всем меня обвиняет, во всем. С другими еще ничего, но со мной… Из дома уже давно не выходит, телевизора не смотрит, радио не слушает, книг не читает, ничего не видит почти, глаукома… Теперь и на улицу не выходит. Последний раз был в сентябре, посидел немного в скверике недалеко от дома, безучастно глядя вокруг.

Абсолютно пассивный, потерявший интерес к жизни, ко всему… Нет, из шахматистов у нас никто не бывает… Врача видеть категорически не хочет. Уже месяц не моется. Говорит, я хочу утопить его в ванне. Учитывая, что у него вывод на сторону, можете представить себе, что это такое. Бред на ту же самую тему. Книги какие-то у него украли, рукописи… Если раньше не обращали внимания на его странности, чудаковатость, теперь это совсем другое – бред, очевидный бред. Какой? Обычный набор: бессмысленная жизнь, шахматы – полнейшая чепуха, вздор, всё – фикция, никого не было, Леонардо да Винчи – не было, не было, никого не было. Ну, и Ботвинник, конечно…»