…давным-давно, кажется, в прошлую пятницу…

Я написал этот текст по-английски для Project Syndicate[235], каждая газета могла его перепечатать. Его опубликовало около тридцати периодических изданий по всему миру. Коварство внезапно вспыхнувшей в Польше дискуссии заключалось в том, что по-польски никто этот текст не напечатал, а обсуждать — обсуждали. Даже «Газета Выборча», где работают мои друзья, все время обращалась к используемым Качиньским антинемецким клише…

Тебя удивила польская реакция?

Эта дискуссия напоминала коммунистические времена, когда на страницах газеты «Трибуна Люду» обсуждалось «Письмо 34-х». Публика, читавшая «Трибуну», не знала содержания письма, но была проинформирована, что его авторы — предатели. С моим текстом получилось то же самое: мол, Гросс по-немецки публикует в Германии всякие гадости о нашей Отчизне.

Должен признаться, это было ужасно. Впервые с 1968 года я почувствовал, что меня снова выдворяют из Польши. И на сей раз не какая-то совершенно чуждая мне политическая группа, а — в том числе — самые близкие люди.

Александр Смоляр в одном из интервью сказал: «Я возмущен твоими обобщениями, ты не дискутируешь, ты мстишь».

Я не помню конкретно этой формулировки, но слышал, как он выступал по радио у Моники Олейник[236] — видел потом запись в интернете. Начала Олейник словами: «Гросс опозорил себя…» — и пошло-поехало. А Алик — ничего, не встал, не вышел из редакции, не возразил…

Со всех сторон я тогда слышал: «Ты спятил? Снова о евреях? Какое отношение имеют евреи к беженцам? У тебя все мысли об одном».

За несколько месяцев до этого на конференции по случаю столетнего юбилея Яна Карского я прочитал доклад, который затем предложил «Газете Выборчей». Его напечатали с комментарием Адама Михника примерно такого содержания: это вот, мол, мой близкий друг, Янек Гросс, я его очень люблю, но он смотрит на всё «через еврейские очки», так я хочу, чтобы вы знали — я с ним не согласен…

Люди не обязаны соглашаться друг с другом, и я действительно ношу очки. Но не еврейские, а обычные. Такая фразочка в устах Адама — была, в сущности, санкцией, разрешением для всех остальных лупить меня чем попало. Раз уж друзья из «Выборчей» так поступают…

Представитель МИД Марцин Войцеховский написал тогда в Твиттере: «Текст некорректен исторически, вреден и оскорбителен для Польши».

Я помню один момент: я ехал из Варшавы на поезде в Берлин, где тогда жил — пока еще временно, пользуясь академическим отпуском, полученным в Принстоне, — и впервые ощутил облегчение оттого, что уезжаю из Польши, показалось, будто я возвращаюсь домой. И я подумал: «Не иначе как я действительно спятил. Еду из Варшавы в Берлин и чувствую, что возвращаюсь домой?» Должно быть, дела совсем плохи.

Ты говоришь о возвращении в Берлин после дискуссии, организованной в Варшаве журналом «Политическая критика»?

Славек Сераковский[237] оказался единственным человеком, который повел себя иначе. Я его очень люблю и уважаю, но нас не связывает никакая пятидесятилетняя дружба. А между тем именно он произнес такие слова: «Слушай, тебя тут со всех сторон грязью поливают. Страницы журнала — в твоем распоряжении. Хочешь написать — напиши. Хочешь высказаться — выскажись». И организовал дискуссию, но прежде всего — опубликовал сам текст. Благодаря этому статья «Eastern Eurupe’s Crisis of Shame» вышла по-польски под названием «Восточноевропейский кризис стыда».

В Польше наделала шуму одна фраза из этого текста. Твое утверждение, будто поляки убили во время войны больше евреев, чем немцев.

А что — разве не убили? Нет?

Во время войны в оккупированной Польше погибло примерно 2000 немцев. Прибавь к этому 17 000 немцев, убитых во время сентябрьской кампании в боях с польской армией. Округлив, получаем 20 000. Во время оккупации поляки убили или обрекли на смерть — согласно самым осторожным подсчетам — 200 000 польских евреев. Не требуется высшее математическое образование, чтобы сопоставить эти два числа.

Но давай по порядку. Этот текст был написан в кульминационный момент кризиса, связанного с проблемой беженцев. Я считал, что страны Восточной Европы, включая Польшу, провалили экзамен на солидарность и предали память о собственной судьбе. Польша столетиями была страной эмигрантов, бежавших с родины от преследований или нищеты. Достаточно немного пожить в Америке или хотя бы в Лондоне, чтобы в этом убедиться.