…давным-давно, кажется, в прошлую пятницу…

Да, подтолкнула очень конкретная вещь — фотография, опубликованная в «Газете Выборчей» после публикации «Страха».

Журналисты обратились к сюжету, который в «Страхе» лишь намечен, буквально несколькими словами: вскрытие массовых могил. Они поехали, провели журналистское расследование и сделали этот снимок. Когда я увидел его в «Выборчей», у меня челюсть отвисла. Не только из-за того, что на нем изображено — а изображена группа кладбищенских гиен в Треблинке, которые гордо фотографируются на фоне горы черепов вместе с милиционерами, которые, явно прибыв для того, чтобы разогнать гробокопателей, присоединились к этой теплой компании и охотно снимаются вместе с ней на память.

Этот снимок меня шокировал. Но еще больше шокировало то, что его публикация не вызвала никакой реакции, никакой дискуссии, ничего. Тишина. Точно так же, как никакого отклика не вызвало издание двух обширных томов Института национальной памяти «Вокруг Едвабне» (2002), в которых черным по белому доказывалось, что Едвабне — капля в море убийств, совершенных поляками по отношению к их еврейским соседям летом 1941 года на территории одного только Белостокского воеводства.

Конечно, о разграблении могил было известно и раньше, это обсуждалось еще в послевоенной прессе. На эту тему опубликовано множество текстов. Так что можно сказать: в этом нет ничего нового. Но для меня в этой фотографии заключена одна поразительная вещь. Уже само желание запечатлеть это мгновение — загадка. Зачем? Иметь на память и показывать знакомым? Раскапывание могил и поиск в них добычи — приятное мгновение, достойное того, чтобы его запечатлеть, повод для гордости? Эти люди не испытывают стыда?

Так получилось, что вскоре кому-то в издательстве Oxford University Press пришло в голову издать серию книг, построенных вокруг одной фотографии, сжато повествующих о какой-то проблеме. Обратились они и ко мне. Я подумал, что у меня в памяти есть снимок, о котором я хотел бы написать.

Раньше ты никогда не видел подобных фотографий?

Нет.

Даже во время работы в архивах или разговоров с разными людьми на тему Холокоста?

Нет. Существуют разные описания того, как это происходило. Например, в Освенциме, где территория охранялась, но все равно шли масштабные раскопки — люди рыли по ночам, в темноте, подсвечивая себе фонариками, как шахтеры. Не говоря уже о территориях других лагерей смерти, неогражденных и неохраняемых. Это было явление массовое, организованное и одобряемое местным населением.

Впрочем, это происходило не только в Польше, но и на территории всей Центральной Европы. У меня есть в Берлине знакомая, которая добивается увековечивания памяти о евреях, убитых на Украине и лежащих в общих могилах. Она рассказывала, что, например, в Ровно к месту массовых казней вел длинный импровизированный туннель, проложенный под близлежащим шоссе.

В «Золотой жатве» исходной точкой является фотография мародеров, но затем история разрастается.

Будь то Едвабне, послевоенные погромы или ограбление общих могил — это одна и та же история, просто в разных обличьях. История польского антисемитизма.

Когда в 2002 году, после «Соседей», вышел изданный Институтом национальной памяти двухтомник документов и научных исследований, озаглавленный «Вокруг Едвабне», мне казалось, что возврат к прежнему мышлению — что, мол, это было исключение, эпизод — невозможен. Ведь там были опубликованы стенограммы судебных процессов над людьми, на которых лежала вина за убийство евреев по всему региону. С каждым годом знания об этом процессе углубляются, обогащаются, уточняются. А мы всё не желаем осознавать, не хотим знать, что это было явление массовое, а не единичное, его нельзя воспринимать как отдельный несчастный случай.

«Золотая жатва» касается третьей фазы Холокоста, то есть судьбы тех евреев, которым удалось бежать из гетто, из эшелонов, выбраться из общих могил, где их закопали живьем. Они пытались где-то укрыться. Историки утверждают, что это примерно десять процентов довоенного еврейского населения.

Говоря точнее — десять процентов еврейского населения, которое на момент начала ликвидации гетто было в них заключено. То есть 250 тысяч, из которых конца оккупации дождалось от 40 до 60 тысяч человек. Где остальные? Исчезли?

Часть их умерли от голода, истощения, болезней…