…давным-давно, кажется, в прошлую пятницу…

Я помню, как умерла его мать, и отец привез урну с ее прахом. Яся тогда еще не пускали в Польшу. Мы все пошли на похороны. Конечно, мы очень любили его маму, но главным образом сделали это для него, чтобы быть вместе в момент этого огромного несчастья. Впрочем, это вообще было для нас безумно важно — желание родных, чтобы мать вернулась в польскую землю, потому что нигде больше на свете она лежать не может — только здесь.

Она была необыкновенным, очень талантливым и обаятельным человеком. Сама пережила большую драму: потеряла первого мужа, с которым они поженились в самом начале Второй мировой войны. После его смерти написала несколько красивых и проникновенных стихов, которые печатались в журнале «Зешиты Литерацке». Ясь любил своих родителей, он был единственным ребенком и не мог даже помыслить о том, чтобы разрушить семью. А мать настаивала на отъезде, она хотела увезти сына. Мне кажется, в позиции, в реакциях Яся всегда маячит тень его родителей.

Я глубоко убеждена, что оценка Янеком отношения поляков к евреям во время войны в значительной степени продиктована реакцией его матери на смерть первого мужа, адвоката, и его брата, ассимилированных евреев, на которых донес поляк. За литр водки. Его мать просто не сумела смириться с этой смертью, она казалась ей какой-то неправдоподобно абсурдной загадкой. Этим шоком, этим изумлением, что расовое клеймо может быть причиной убийства, она жила очень долго.

Ясь очень любил мать, был с ней эмоционально связан. Мне кажется, что в Ясе часто просыпался дибук его матери, он тоже так и не сумел смириться с судьбой евреев на польских землях, обреченных на безвинную смерть в силу бесчеловечных законов, дававших право убивать соседей. Для него открытие правды о польских погромах и убийствах евреев оказалось тем же, чем для его матери была смерть первого мужа. Чудовищным шоком и бунтом против устроенного таким образом мира.

Во время похорон мамы Яся меня поразило, что его отец, который всегда казался нам этаким пожилым, немного рассеянным или отрешенным профессором, всех нас узнал. К каждому обращался по имени, расспрашивал. Лишь тогда стало понятно, что, хоть и на расстоянии, он продолжал жить нашими делами.

После отъезда из Польши я снова встретила Яся лишь в августе 1981 года. В США. В Польше я закончила католический Люблинский университет с дипломом cum laudae[278]

, но на кафедре меня не оставили, а потом по политическим причинам я не попала в аспирантуру в ПАН в Варшаве (блестяще сдав вступительные экзамены). И тогда Ясь устроил мне стипендию в своем университете, в Йеле. Это был прекрасный шанс, но мне много лет не давали паспорта, так что Янек год за годом добивался возобновления этой стипендии. Наконец я фиктивно вышла замуж за француза, уехала во Францию по польскому паспорту, позволяющему путешествовать только по Европе, и лишь через год в моем французском паспорте появилась американская виза.

Когда я наконец увидела Яся — после одиннадцати лет разлуки — нам показалось, что мы не расставались вовсе. Все та же близость, то же взаимное доверие. Единственная разница заключалась в том, что с годами он сделался больше похож на отца. В Польше он был копией матери, душой общества. Увидев Яся в эмиграции, в Америке, я пришла к выводу, что блеск, остроумие начали его, вероятно, тяготить, что на самом деле он любит быть один и нуждается в этом уединении, чтобы жить и творить.

Александр Смоляр Председатель Фонда имени Стефана Батория, один из создателей оппозиционного издательства «Анекс»

Я не могу отказаться от предложения рассказать о Янеке, потому что в свое время мы очень дружили, но делаю это без энтузиазма, поскольку мое отношение к нему, а точнее, к его творчеству в настоящее время весьма неоднозначно. Мы не поссорились, общаемся, если доведется встретиться в Польше, но дружбой это назвать уже трудно.

Я не считаю, что он не имеет права писать то, что пишет, но мне не нравится радикализм его оценок, морализаторство, игнорирование возможных последствий. Поучения и осуждение противно моему темпераменту и представлениям о том, чем должен заниматься человек науки. Кроме того, я полагаю, что считать Янека специалистом по польско-еврейским отношениям — мягко говоря, преувеличение, поскольку о евреях он знает мало, его не интересует история евреев, он занимается историей поляков и их отношением к еврейской проблеме.