Давший клятву

Лозы втянулись в раковины, цветы закрылись. Но девочка явно знала, что делать: она присела рядом в ожидании, пока бутоны не раскроются вновь, тогда она схватила по одному каждой рукой, и ее хихиканье эхом разнеслось над равниной. Спрены радости следовали за ней в виде синих листьев, когда она вернулась, обойдя Каладина по широкой дуге.

Хен, которая шла с дубинкой в руках, призвала охранника пошевеливаться. Она наблюдала за окрестностями, нервная, словно разведчик во время опасной миссии.

«Вот оно что, — понял Каладин, сообразив, почему обстановка кажется знакомой. — Так мы убегали от Тасинара».

Это случилось после того, как его приговорил Амарам, но до того, как Кэла послали на Расколотые равнины. Он старался не вспоминать о тех месяцах. Череда неудач, систематическое безжалостное уничтожение остатков его идеализма… что ж, он усвоил, что размышления о таких вещах уводили в темные места. Он столько людей подвел на протяжении тех месяцев. Нальма была одной из них. Кэл все еще помнил ее руку в своей — грубую, мозолистую руку.

То была самая успешная из его попыток побега. Она продлилась пять дней.

— Вы не монстры, — прошептал Каладин. — Вы не солдаты. Вы даже не семена пустоты. Вы просто… беглые рабы.

Его конвоир резко повернулся и дернул за веревку. Паршун схватил Каладина за воротник униформы, и дочь, спрятавшись за его ногой, уронив один из цветков, захныкала.

— Хочешь, чтобы я убил тебя? — рыкнул паршун, притянув лицо Каладина близко к своему. — Ты специально напоминаешь мне о том, как подобные тебе относятся к нам?

Каладин закряхтел:

— Посмотри на мой лоб, паршун.

— И?..

— Это рабские клейма.

— Чего?

Вот буря… паршунов не клеймили и держали отдельно от других рабов. Паршуны были для такого слишком ценными.

— Когда человека превращают в раба, — объяснил Каладин, — его клеймят. Я все это пережил.

— И ты думаешь, что понял нас?

— Конечно. Я же…

— Я всю свою жизнь прожил в тумане! — заорал на него паршун. — Каждый день мне казалось, будто я должен что-то сказать или сделать, чтобы все это прекратилось! Каждую ночь прижимал к себе дочь и спрашивал себя: почему весь мир как будто движется вокруг нас, озаренный светом, а мы застряли в ловушке, в тенях? Ее мать продали. Продали! Потому что она родила здорового ребенка — а это значит, что ее можно было использовать для разведения. Ты это понимаешь, человек? Понимаешь, каково это — смотреть, как твою семью рвут на части, и понимать, что ты должен возразить — знать в глубине души, что происходит нечто неправильное? Ты можешь себе вообразить то чувство, когда нет возможности сказать ни единого шквального слова, чтобы это остановить? — Паршун подтянул его еще ближе. — Может, у тебя и забрали свободу, но у нас отняли разум.

Он бросил Каладина и завертелся, схватил дочь и прижал к себе, а потом трусцой побежал следом за остальными — все повернулись, заслышав его внезапную гневную речь. Каладин последовал за ним, повинуясь рывку веревки, и из-за вынужденной спешки наступил на цветок, который уронила девочка. Сил промчалась мимо и, когда Кэл попытался привлечь ее внимание, просто рассмеялась и взлетела выше вместе с потоком воздуха.

Его сторож получил несколько тихих выговоров, когда они догнали остальных; эта колонна не могла позволить себе привлечь чье-то внимание. Каладин шел с ними и вспоминал. Кое-что он понял.

Тот, кто бежал, не был свободным; открытое небо и бескрайние поля превращались для него в пытку. Он чувствовал, как по пятам идет погоня, и каждое утро просыпался, ожидая увидеть, что окружен.

В конце концов так оно и получалось.

Но что же паршуны? Он принял Шена в Четвертый мост, да. Но принять единственного паршуна в качестве мостовика не то же самое, что принять всю их расу в качестве… ну, людей.

Когда колонна остановилась, чтобы раздать детям воду, Каладин ощупал лоб, кончиками пальцев обведя шрамы в виде глифов.

«У нас отняли разум…»

У него тоже попытались отнять разум. Его избивали до смерти, украли все, что он любил, и убили его брата. Он утратил способность связно мыслить. Его жизнь стала расплывчатым пятном, пока однажды он не оказался на краю ущелья, где смотрел на умирающие капли дождя и пытался отыскать в себе стремление покончить с жизнью.

Сил пролетала мимо в виде мерцающей ленты.

— Сил, — прошипел Каладин. — Мне надо с тобой поговорить. Сейчас не время для…

— Тсс, — отозвалась она, а потом захихикала и облетела вокруг него, после чего перелетела к его конвоиру и сделала то же самое с ним.

Каладин нахмурился. Она вела себя очень беспечно. Слишком беспечно? Как в то время, пока между ними еще не было уз?

Нет. Этого не может быть.

— Сил? — взмолился он, когда она вернулась. — С узами что-то не так? Прошу тебя, я же не…

— Дело не в этом, — перебила она неистовым шепотом. — Я думаю, паршуны меня видят. По крайней мере, некоторые. И тот, другой спрен все еще здесь. Высший спрен, как я.

— Где? — спросил Каладин и завертелся.

— Она невидима для тебя. — Сил превратилась в ворох листьев, летающий вокруг него. — Кажется, она поверила мне и решила, что я просто спрен ветра.