Де Бюсси

Двое стражников у въездных ворот устроили форменный допрос. Вроде и у подножия власти они, а лица настороженные – вдруг приезжий босяк и вправду шляхтич, по обычаям Речи Посполитой даже безземельный, наиболее захудалый из них, вправе бросить вызов самому Радзивиллу. Коль родовитый пожалуется хозяину, что с ним обошлись непочтительно, владыка непременно займет сторону члена своей касты.

– Прошу пана обождать.

Старший метнулся внутрь с докладом, младший, вооруженный фузеей и саблей, остался сверлить меня глазами. Я не мог дознаться заранее – на месте ли магнат, здесь же не позвонить по телефону, дома ли владелец усадьбы, приходилось тащиться наобум. На шпиле самой высокой башенки трепыхался штандарт радзивилловских цветов. Наверно, означал, что хозяин здесь.

Сравнительно скоро, не начало даже смеркаться, как я уже был приглашен внутрь и сидел на низком диванчике в восточном стиле, напротив меня полыхал огонь в камине – не для обогрева, а для уюта, вокруг принялись хлопотать лакеи, сооружая ужин. Николай Радзивилл вышел к визитеру, основательно хромая, и после сухого приветствия потянулся к огню.

В феврале мы общались по-французски. Теперь я достаточно хорошо освоил польский.

– Подагра, будь она неладна! Суставы ломит… – начал Радзивилл.

– Болезнь королей, я знаю. Могу дать пару советов, если только вам они придутся по вкусу.

– Любое лечение неприятно… Только не говорите про пиявки!

Сиротка устроился в кресле в двух шагах от камина.

– Пиявки не помогут. Вашу боль облегчает тепло? Тогда хороша сауна, а еще лучше – баня а-ля рюсс. Мой медикус Чеховский ее практикует.

– Наслышан. Одно из королевских безбожных развлечений.

– В банной процедуре нет ничего божьего или безбожного, это просто естественно, как еда и отправление надобностей. Если Господь дал нам тело по своему образу и подобию, должны же мы заботиться о теле хотя бы из уважения к Создателю? Поэтому я, добрый католик, не разделяю идеи об умерщвлении плоти.

Магнат махнул изнеженной ручкой, словно отгоняя наваждение.

– Модный аргумент для любителей плотских утех… Впрочем, я тоже не безгрешен. Но вы, сеньор де Бюсси, выглядите еще хуже. Что же привело вас в мой дом?

– Желание прекратить вражду с отпрысками семейств, где есть погибшие от моей шпаги. Предложить вам свою руку.

Сиротка задумчиво потер колено, видно – приступ подагры охватил несколько его суставов.

– Еще большей неожиданностью, сеньор, для меня стало бы предложение вашей шпаги. Радзивиллам служат тысячи польских и литовских шляхтичей, но француза пока ни одного. Правда, шпаги у вас нет, ее обломал Сокульский.

Прозвучало так, будто «обломал рога». А что я победил на дуэли, не считается?

– Заверяю – не радуюсь его кончине. Он был достойный пан. У меня десятки свидетелей – я выразил сожаление о резких словах и заявил, что не желаю его смерти, посему отказываюсь от мести за попытку убить меня в Люблине. Сокульский не внял и поплатился.

– Вы невероятные люди, французы! Ни Хенрик, ни его придворные – никто даже не пытается уразуметь, как здесь все устроено, как сложилось веками, – печально промолвил Радзивилл, и я не понял, чего больше было его в словах – упрека французам или просто сожаления. – Обратите внимание, де Бюсси, никто вас не преследовал за расстрел достойных людей у Лодзи. В Кракове целый замок у Чарторыйских, здесь проживает глава их фамилии, но никто не пытался мстить за маршалка. Подвергшись нападению под Лодзью, вы оборонялись, верно? И если бы после выздоровления Огинского вызвали его на поединок, считая себя униженным в той эскападе, и убили его, симпатии шляхты были бы на стороне нашего пана, но вам бы и это сошло с рук без последствий.

– Что же изменилось после Люблина? Я всего лишь выполнял ваш наказ – освободить вдову из лап похитителей! – я кратко пересказал события той ночи, включая фразу первого из убиенных мной Сокульских, когда он требовал бросить оружие, обещая отпустить бедного Жака, но не меня. – Я снова был в меньшинстве, снова защищался от вероломного нападения!

Кислая мина на лице литовца, скорее всего, означала: здесь словами делу не поможешь.

– Во-первых, де Бюсси, лично вам никто оружием не угрожал. Сокульский был обязан объяснить про необходимость замять эту историю без скандала. Вы ему просто не дали времени, начав пальбу без разбора…

– Тогда и вы учтите, пан Николай, шляхте тоже не понять французов. Жак мне – соотечественник, для Сокульского он – просто быдло, разменная монета. Его он убил только ради демонстрации силы, словно веточку саблей срубил, показав остроту заточки. Но я – господин Жака, обязан вступиться, а если не смог защитить, должен отомстить, чтобы другим неповадно было.

Он разразился смехом, вновь ухватившись ладонью за больное колено, потревоженное встряской.

– Говорите за себя, де Бюсси! Ваш Хенрик в гневе от того, что француз осмелился защитить собственную жизнь, погубив на дуэли посполитого подданного. Никогда не поверю, что он прикажет мстить за вас, если что-то случится.

– Я не вправе обсуждать решения короля…