Читаем De Personae / О Личностях Сборник научных трудов Том II полностью

Кстати, во время разработки О. Пеньковского и определения степени виновности различных должностных лиц в связи с этим В. Семичастный и курировавший его секретарь ЦК КПСС и одновременно лучший друг и старший товарищ А. Н. Шелепин максимально объективно подошли к делу и не стали применять санкции к Д. М. Гвишиани. При другом раскладе с его государственной карьерой и членством в партии было бы покончено. Подобное событие, без сомнения, наложило бы крайне негативный отпечаток на репутацию самого А. Н. Косыгина и его перспективы в высшем советском руководстве. Дело в том, что в большую часть своих зарубежных поездок О. Пеньковский выезжал от лица Госкомитета СССР по науке и технике. Д. М. Гвишиани в то время не был зампредом, т. е. прямым руководителем международного направления, но возглавлял международный отдел этой организации, а следовательно, по негласным правилам, существовавшим в Советском Союзе в ту пору, нёс прямую ответственность за работу с кадрами по международному направлению. В начале 1960‑х гг. даже за меньшую халатность в работе с кадрами по международной линии было принято снимать с должности начальника международного отдела организации и либо исключать его из партии, либо выносить выговор с занесением в личное дело с понижением в должности как минимум на два ранга. Однако в данном случае ничего подобного не произошло. Более того, в конечном счёте именно по итогам дела О. Пеньковского Госкомитет был реорганизован, а в новый комитет был назначен председателем товарищ Гвишиани и близкий знакомый А. Н. Косыгина академик В. Кириллин, а Гвишиани стал его замом по международной линии.

Протокольно — дипломатическая часть работы по программе легла на плечи Василия Васильевича Кузнецова, первого заместителя министра иностранных дел, с которым Косыгин близко сошёлся во время своих международных визитов и особенно в рамках работы, связанной с конечным урегулированием Карибского кризиса. Необходимо особо отметить, что в противоположность мнению, высказываемому во множестве нынешней публицистической и околоисторической литературы, ключевую роль в окончательном урегулировании Карибского кризиса сыграли отнюдь не А. И. Микоян и тем более не Н. С. Хрущёв. Такое мнение сложилось благодаря мемуарам самого А. И. Микояна «Так было». Если же вникнуть в мемуары ведущих американских участников процесса урегулирования той поры, а также коллективные монографии, изданные на этот счёт серьёзными, профессиональными историками[972], то становится ясна ключевая роль именно В. В. Кузнецова в окончательном урегулировании Карибского кризиса.

Это совершенно неудивительно. В своих воспоминаниях один из самых известных и информированных советских дипломатов Виктор Левонович Исраэлян пишет: «История была такая: в феврале 1957 г. Хрущёв более не захотел терпеть на посту Министра иностранных дел Дмитрия Шепилова, который за несколько месяце встал для остального мира на редкость привлекательным “лицом Москвы”. Хрущёв к этому моменту решил, что звездой внешней политики должен стать он сам. Оставалось только найти нового министра. Вопрос Шепилову, кого он рекомендует на своё место, хотя бы для проформы, нельзя было не задать. Ответ был таков: у меня есть два зама, один — Василий Кузнецов — гений, виртуоз, может всё (кстати, примерно так же — точнее, “дипломатом — чародеем” — называли Кузнецова вице — президент США Никсон, его британский коллега лорд Карадон и другие), другой — Андрей Громыко. Не виртуоз, служака. Но если ему что — то поручить, то он разобьётся, а выполнит именно Ваше поручение, причём в точности, по инструкции. Больше любит Громыко давать отпор западной дипломатии, а не улаживать двусмысленные ситуации. После чего судьба Кузнецова была решена. И судьба Громыко — в другом смысле — тоже»[973].

Известно, что в научном плане А. Н. Косыгин по стратегическим вопросам консультировался с М. Келдышем, а предметное научное обеспечение проекта в части западной корпоративной экономики возлагалось на замечательного российского экономиста, доктора экономических наук, профессора ИМЭМО Станислава Михайловича Меньшикова. Кстати, любопытно, что позднее, на рубеже 1970‑х гг., пользуясь в том числе разработками, сделанными на предварительной стадии программы подготовки того, что впоследствии превратилось в Римский клуб, он создал уникальную модель американской экономики. Эту модель Меньшиков дорабатывал вместе с лауреатом Нобелевской премии Лоуренсом Клейном в Принстоне. Там же он подружился с Генри Киссинджером. Но об этом речь впереди.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное