Дебютант

Травничек, услышав машину, обернулся. Пастор всегда поворачивался, вносил свое лицо в поле зрения собеседника так деликатно, что Калитина отвращало его смирение. Но Калитин — вопреки себе, вопреки презрительному отношению к вере — чувствовал за Травничеком силу сродни той, что дремала в церкви, где он служил. И удивлялся: что делает в священниках, среди благостных размазней, этот человек, способный спокойно жить с лицом тролля?

Пастор махнул Калитину, прося остановиться. Калитин развел руками; невежливо, но что поделаешь, он спешит, а подвезет кто-нибудь другой. Внезапно Калитин вспомнил, что у Травничека есть машина, и не рыдван, а новый дамский кроссовер. Может, сломалась? Калитин даже хотел остановиться, сдать назад, но дорога уже стелилась под уклон, чтобы потом взлететь на холм, где в последний раз мелькнет в заднем зеркале церковь, а дальше пыльная, тряская грунтовка, яблони, холмы, охотничьи вышки на склонах… Дом.

Убежище.

Только сейчас он понял, как нестерпимо он хочет туда.

Калитин гордился тем, что в первые же минуты безошибочно угадал, почувствовал суть своего будущего приюта.

Ему посоветовали поселиться в сельской местности, где все жители знают друг друга и легко распознать чужака. Калитин, привыкший к закрытому городу, неохотно объездил несколько мест. Предложений было мало. В таких краях редко меняют жилье и судьбу. Выставленные на продажу дома были все как один старыми, крестьянскими, рассчитанными на большую, угасшую ныне, семью. Стояли слишком тесно, близко к соседям. Было в них что-то жалкое, растерянное. Казалось, не разорившиеся хозяева, а сами дома потерпели житейский крах, из гвоздей, цемента, штукатурки улетучилась связь вещей.

Калитин уже хотел возвращаться. Но в последнем городке маклер, худощавый и строгий старик лет семидесяти, выслушал его уклончивые, нарочито построенные не в ладах с грамматикой фразы о том, что ему хочется покоя, уединения, чтобы завершить наконец научные работы, завел длинный, в размер катафалка, зеленый «мерседес» и сказал, что покажет один подходящий вариант.

Калитина поразило тогда, что маклер, видимо, понял о нем гораздо больше, чем он хотел показать. В распахнутый момент переезда, в момент вынужденного, ограниченного временем и наличными деньгами выбора человек немного, но приоткрывает истинного себя. И маклер в силу своей профессии — подбирать людям дома, облекать в форму стен и крыши их тайные желания, подыскивать защиту от вытесненных страхов, скрываемых фобий, от опасного прошлого — догадался, кто такой Калитин и что ему, беглецу, на самом деле нужно.

Маклера не стало семь лет назад. Калитин был на его похоронах. Родные думали, что это добрососедский жест. Калитина уже приняли в деревне, он подошел по духу этим замкнутым людям, не любящим посторонних, потому что сам был таким. Заметив его, пастор Травничек одобрительно и мило кивнул булыжной своей головой. А он — он пришел хоронить свидетеля.

Калитин был уверен, что маклер не оставил никаких личных записей, никакого дневникового вздора. Только квитанции, счета, расписки, дисциплинированные и молчаливые. Пастор произнес короткую проповедь, что-то о даре честности. А Калитину было приятно смотреть на лаковую крышку гроба, по которой барабанил редкий, но крупный дождь — как в день его первого приезда сюда.

Они ехали тогда молча. Миновали церковь, деревню, выпуклые, как паруса, пожелтевшие покосные склоны, заросшие орешником лощины, где бродит звук колокольчиков.

Обсаженная яблонями дорога пошла вверх. Из кустов порскнули кабаны, лакомившиеся падалицей. Долина была вся на виду — без единого дома. И глаз не находил места, где он мог бы скрываться: ни купы деревьев, ни ложбины. Казалось, что маклер напрасно гонит машину. Сам Калитин уже остановился бы, развернулся: они миновали какую-то незримую черту, отграничивающую жилые места, и въехали в безлюдье.

Дорога плавно изогнулась влево, приоткрывая оптический обман ландшафта, спрятавший верховой отросток долины. Там, под сенью букового леса, росшего по вершинам холмов, и стоял одинокий дом.

Дом был деревянный. Но дерево, казалось, окаменело, как бывает с крепью в соляных шахтах. Темный сруб — словно в сухих бревнах еще спали горькие, хладные соки этой каменистой земли. Зашторенные изнутри окна. Несколько яблонь вверх по склону, одичавших, утративших сорт и породу. Близкий зев леса, где заканчивается дорога, откуда тянет кремнистой прохладой ручья и прелью больших, долго умирающих буковых листьев.

Внезапно из-за холма грузно выползло сизое облако. Закрапал крупный, мягкотелый какой-то, шепелявый дождь. Маклер предупредительно раскрыл зонт, но Калитин уже шагал к дому, чувствуя на лице эти бестревожные капли, падающие из близкой тучи.