Дебютант

Подлый камень, обманчивая его крепость! Сколько раз он видел сброшенные на дорогу глыбы, уткнувшиеся в них чадящие машины, круглые пятна копоти от сгоревших, отброшенных взрывом колес, человечьи головешки… Или тот тоннель в две тысячи восьмом. Горы там были куда выше. Тесный тоннель без света, забитый солярной копотью, в которой тускло светились фары танков, и, казалось, потолок осыплется от рева дизелей, от испуга бронированных туш, которых погонщики гнали в узкое, двоим не разъехаться, жерло горы.

Какой был воздух на той стороне — ни гарь пожарищ, ни запах смерти не портили его чистоту, дивную чистоту! Ведь прошли же, прошли, сказал себе Шершнев.

Вспыхивали впереди красные огоньки. Голова пробки медленно двинулась.

На поверхности было уже темно. Машины опять встали. Шершнев вышел, глотнул ледяной, сырой воздух, пахнущий дикостью гор. По дальним отрогам светились красные огни на электрических ветряках, на трассу тянуло клочья густого тумана. Свет фар рассеивался в них, давал какой-то неестественный, загробный отсвет.

Шершнев замотал головой. Травки вдохнул, что ли?

Машины поехали. За поворотом, за утесом показалась бывшая граница. Заброшенные посты контроля. Пустые магазинчики дьюти-фри. Поперек дороги стоял полицейский вертолет. Регулировщики направляли автомобили на бывшую приграничную стоянку.

Это за нами, подумал сначала Шершнев.

Но тут же одумался: тогда бы всё сделали иначе. Остановили бы только их машину, нагнали спецназ. А тут обычные офицеры, без бронежилетов даже.

Гребенюк подрулил прямо к полицейскому, открыл стекло.

— Там обвал, — объяснил замотанный регулировщик. — Из-за дождей. Дорогу откроют к утру. Работает техника. Ждите на стоянке. Если не хватает топлива, ближайшая заправка двадцать километров вниз, — махнул он светящимся жезлом.

Дальнобойщики устраивались в кабинах. Пассажиры легковушек раскладывали задние кресла. Гребенюк припарковался у самого выезда со стоянки. Правильно, оценил Шершнев. Утром все это стадо рванется на выезд, и нужно быть первыми.

Только сейчас он понял, как устал и голоден.

— Пойдем, оглядимся, — сказал он.

— Не мешало бы пожрать, — ответил Гребенюк. — Нагуляли аппетит.

Они прошли мимо пустых ларьков, увешанных изнутри выцветшими рекламными плакатами. Бордовые пухлые губы и золотой карандаш помады. Тропические пальмы, красотка в откровенном купальнике, бутылка виски на стойке бара. Жемчужные серьги на черном бархате. Светло-синий, похожий на парус, флакон мужских духов, которые уже давно не выпускали.

Шершнев перевел взгляд на Гребенюка, и тот легко коснулся внутреннего кармана: контейнер здесь, взял с собой, как положено, не переживай.

Пустые флагштоки, тренькающие на ветру. Гудящая трансформаторная будка. А вот и сосисочная с опущенными пыльными жалюзи, расплывшееся от дождей меню в валюте, которой больше нет. Магазинчик продуктов. Сваленные кучей холодильники для мороженого. Зонт с торчащими спицами. Из темноты выбежала собака, тощая плешивая дворняга, посмотрела на них просительно и умильно, завиляла обрубком хвоста, будто приглашая идти за ней.

В дальнем углу стоянки мерцал какой-то огонек. Никто из водителей туда не шел, будто знали, что делать этого по какой-то веской причине не стоит. Или уже привыкли пролетать мимо на скорости и ничего не помнили об окрестностях. Это был огромный указатель к гостинице. Когда-то он сиял сотней лампочек, а теперь с нижнего краю горела одна последняя. Они переглянулись и пошли в темноту. Оттуда слабо тянуло жильем, едой.

За деревьями, за живой изгородью, когда-то подстриженной, а теперь одичавшей, открылся дом. Отель при границе — сколько скамеек в саду, на сотню человек хватит. Теперь место умирало. Скамьи засыпало листвой. Но на первом этаже окна еще светились.

Шершнев открыл дверь.

Звенит, трясется игровой автомат, мелькают красные сердца и зеленые яблоки. Толстая барменша за стойкой курит, дым течет в потолок, желтый от табака, как вощеная бумага. У нее обвисшая грудь, такая огромная, будто она выкармливала детей горных великанов. Напротив нее пьет пиво старик-рокер с длинными седыми патлами, тонкий, сушеный, затянутый в черную кожу; руки, ноги у него неестественно прямые, будто он — марионетка и мастер забыл сделать суставы. Кто-то спрятался в углу за газетой, видна только макушка.

Над стойкой старый, мутный телевизор. Вяло бегают по полю фигурки; даже издалека видно, что играют второстепенные команды, какой-нибудь второй дивизион, зона вылета, кривоногие неудачники, которым ничего уже не нужно ни от игры, ни от самих себя.

Шершнев брезгливо поморщился, хотел выйти. Но почувствовал, что это место подходит сегодняшнему дню: здесь, в забытом отеле, с ними ничего больше не случится. Здесь вообще все случилось раз и навсегда двадцать лет назад.

Барменша вышла из-за стойки. У нее были тонкие ножки, на которых, казалось, никак не может удержаться грузное, заплывшее жиром тело. Шершнев подумал, что она и не знает об оползне, о перекрытой дороге, о забитой под завязку стоянке, о сотнях людей рядом, которые могли бы сделать ей годовую выручку.