Дебютная постановка. Том 2

– Я скопировал опись. Полностью. И проверил несколько раз. Должна быть как минимум фототаблица с фотографией записки. А где она? Ни одна страница не пропущена в описи, и в самом деле фотографии нет, я же свою опись тоже составлял для точности.

– Это очень странно, – пробормотал Губанов-старший, листая тетрадь.

– В протоколах допроса Лаврушенкова о записке не задано ни одного вопроса. И в обвинительном заключении о записке не сказано ни слова. И в приговоре она не упомянута. А в протоколе осмотра места обнаружения трупа записка есть. Вот как так может быть?

Отец внимательно посмотрел на Юрия, пожевал губами:

– Мне кажется, ты уже знаешь ответ.

– Пап… Ответ здесь может быть только один, но в него трудно поверить. Неужели такое бывает?

– Как видишь, бывает. Если улику трудно объяснить или она мешает основной версии, то можно сделать вид, что ее не было вообще.

Он усмехнулся, бегло просмотрел несколько страниц.

– Что, сынок, в Школе милиции этому не учили? Я ведь потому и засомневался в виновности Виктора. Из-за этой записки. Ну, брошюры всякие, секты, идеи о моральной чистоте, свечи, расставленные затейливым рисунком, – это все ладно, это я мог понять. У людей еще и не такие причуды бывают, а уж у людей с тяжелыми травмами черепа – тем более. Виктор действительно был странноватым, ты сам видел. Но записка на французском? И механизатор с начальным образованием из подмосковного совхоза? Никак не вязалось, ну просто никак!

Он обеими ладонями прихлопнул раскрытую тетрадь.

– Я не смог уложить это в голове. И никто не смог. Поэтому проще было сделать вид, что никакой записки не было. Виктор признался – и гора с плеч.

– А как же протокол осмотра?

– Проглядели. Человеческий фактор, сынок. Обыкновенная ошибка. С каждым может случиться. Протокол ведь пишется прямо на месте, практически на коленке, то есть от руки и очень быстро. Другие документы есть возможность отпечатать на машинке, но протокол осмотра места происшествия – всегда от руки, а разбирать чужой почерк мало охотников найдется. Когда чистили дело, поленились вчитаться и все выверить – и вот результат. Да кто его потом читает-то, протокол этот? Уж точно не прокурор и не судья, они читают обвинительное заключение и, может, заключения экспертов, но и то не всегда. Единственный, кто может упереться в протокол осмотра, это защитник. А у Виктора, насколько я помню, был адвокат по назначению, а не приглашенный, ему надрываться вообще смысла не было.

Юрий задумчиво глядел в окно. Поздняя осень. Скоро Новый год. Уже второй Новый год после окончания «вышки». Как быстро прошло время после выпуска! И что он успел за год и четыре месяца? Всего-навсего дело прочитал. Правда, прочитал внимательно, фактически переписал. И все это без отрыва от основной работы. Все равно мало. Мало!

С другой стороны, куда торопиться? Если бы Славкин отец отбывал срок на зоне, тогда – да, нужно было бы спешить, чтобы человек ни одного лишнего дня не отсидел, если невиновен. Если невиновен… А если виновен? Если отец ошибается, а прав как раз Михаил? Отец-то опирается только на чутье, а его брат – на факты, это чего-нибудь да стоит. Но все равно дядя Витя умер, и ему безразлично, через сколько лет смогут доказать его невиновность, через год или через пять. Важно в принципе это сделать. Нет, не так: нужно сделать все возможное, чтобы проверить и удостовериться. И сделать убедительно. Если поспешить, то может получиться так, как вышло с запиской и протоколом осмотра, и вся убедительность при ближайшем рассмотрении рассыплется в прах.

– Пап, давай вот как сделаем, – сказал он, встряхнувшись. – Ты мне еще раз расскажешь очень подробно про последнюю встречу с Астаховым и вообще про весь тот вечер начиная с момента, когда ты вышел из дома.

– Так я сто раз тебе рассказывал. Забыл, что ли?

– Нет, это было не то. Ты рассказывал много раз, я все помню, но я слушал тебя как… – Юрий смущенно улыбнулся. – Ну, как будто ты мне просто рассказываешь интересную историю. А сейчас я буду слушать тебя…

Он хотел сказать: «Как опер» или «Как профессионал», но осекся. Да кто он такой, чтобы считать себя профессионалом? Полутора лет не исполнилось, как он бегает по «земле». Более или менее приличным профи считаются те, кто проработал в розыске не меньше пяти лет, а настоящими сыщиками становятся только после десяти лет работы.

– Буду слушать и записывать, чтобы ничего не упустить, – договорил он. – А потом надо бы поговорить с Абрамяном. Как ты думаешь, он согласится?

– Сашка-то? А чего ему не соглашаться? Мы с ним сто лет знакомы, и ты его с детства знаешь.

– Не хочу, чтобы он подумал, будто я пытаюсь найти прорехи в его работе. Некрасиво получится. Кто я такой, чтобы требовать от него отчета? Я еще не родился, а он уже в розыске работал.