Дедушка

                        Так спасся, — и сразу
как бы прозрел: я прежде был рассеян,
и угловат, и равнодушен… Жизни,
цветных пылинок жизни нашей милой
я не ценил — но, увидав так близко
те два столба, те узкие ворота
в небытие, те отблески, тот сумрак…
И Францию под свист морского ветра
покинул я, и Франции чуждался,
пока над ней холодный Робеспьер
зеленоватым призраком маячил, —
пока в огонь шли пыльные полки
за серый взгляд и челку Корсиканца{4}

…Но нелегко жилось мне на чужбине:
я в Лондоне угрюмом и сыром
преподавал науку поединка.
В России жил, играл на скрипке в доме
у варвара роскошного… Затем
по Турции, по Греции скитался.
В Италии прекрасной голодал.
Видов видал немало. Был матросом,
был поваром, цирюльником, портным —
и попросту — бродягой… Все же ныне
благодарю я Бога ежечасно
за трудности, изведанные мной, —
за шорохи колосьев придорожных,
за шорохи и теплое дыханье
всех душ людских, прошедших близ меня…

МУЖ:

Всех, сударь, всех? Но вы забыли душу
того лихого мастера, с которым
вы встретились, тогда — на эшафоте…

ПРОХОЖИЙ:

Нет, не забыл. Через него-то мир
открылся мне. Он был ключом, — невольно…

МУЖ:

Нет, — не пойму…

(Встает.)

                         До ужина работу
мне кончить надо… Ужин наш — нехитрый…
Но может быть…

ПРОХОЖИЙ:

                        Что ж — я не прочь…

МУЖ:

                                                     Вот ладно!

Уходит.

ПРОХОЖИЙ:

Простите болтуна… Боюсь — докучен
был мой рассказ…

ЖЕНА:

                          Да что вы, сударь, что вы…

ПРОХОЖИЙ:

Никак, вы детский чепчик шьете?..

ЖЕНА:

(смеется)

                                                   Да.
Он к рождеству, пожалуй, пригодится…

ПРОХОЖИЙ:

Как хорошо…

ЖЕНА:

                  А вот другой младенец…
вон там, в саду…

ПРОХОЖИЙ:

(смотрит в окно)

                        А, — дедушка… Прекрасный
старик… Весь серебрится он на солнце.
Прекрасный… И мечтательное что-то
в его движеньях есть. Он пропускает
сквозь пальцы стебель лилии — нагнувшись
над цветником, — лишь гладит, не срывает,
и нежною застенчивой улыбкой
весь озарен…

ЖЕНА:

                   Да, лилии он любит, —
ласкает их и с ними говорит.
Для них он даже имена придумал, —
каких-то все маркизов, герцогинь…

ПРОХОЖИЙ:

Как хорошо… Вот он, верно, мирно
свой прожил век, — да, где-нибудь в деревне,
вдали от бурь гражданских и иных…

ЖЕНА:

Он врачевать умеет… Знает травы
целебные. Однажды дочку нашу…
Врывается Джульетта с громким хохотом.

ДЖУЛЬЕТТА:

Ах, мама, вот умора!..

ЖЕНА:

                                 Что такое?

ДЖУЛЬЕТТА:

Там… дедушка… корзинка… Ах!..

(Смеется.)

ЖЕНА:

                                                Да толком
ты расскажи…

ДЖУЛЬЕТТА:

                    Умора!.. Понимаешь,
я, мама, шла, — вот только что — шла садом
за вишнями, — а дедушка увидел,
весь съежился — и хвать мою корзинку —
ту, новую, обитую клеенкой
и уж запачканную соком — хвать! —
и как швырнет ее — да прямо в речку —
Ее теперь теченьем унесло.

ПРОХОЖИЙ:

Вот странно-то… Бог весть мосты какие
в его мозгу раскидывает мысль…
Быть может… Нет…

(Смеется.)