Дефекты (СИ)

— Нет, Никита, я не хочу говорить об отце, — сдержанно цедит он. Ещё злится. Оно и понятно, Никита совсем не умеет сдерживаться.

— Ну, — я просто уверен, Марк это почувствовал – сейчас Никиту понесёт, — ну… ладно. Я тогда… потом, потом спрошу.

— Ага, — выдыхает Марк и берётся за телефон.

Никита стоит посреди комнаты. Неприкаянный. Я предлагаю ему сесть. Он выглядит расстроенным.

Он совсем не понимает, что нужно думать о чувствах других людей и уважать их, сколько бы раз мы ему об этом ни говорили.

Боря и Юра подтягиваются почти к началу, поэтому донять их у Никиты просто нет времени. Потом приходит Светлана Александровна, хоть и видит нас всех, спрашивает, все ли на месте. Почти всегда все на месте.

— Хорошо, — говорит она, — расскажите, как вы себя чувствуете, что у вас произошло, с какими мыслями вы сегодня пришли сюда. Говорим по желанию.

Обычно никто не хочет. Все примеряются, будто это происходит в первый раз. Когда я хочу поднять руку, меня опережает Никита. Он всегда становится первым. Но не потому, что хочет начать или чувствует какую-то ответственность, наверное, он думает, что это молчание о том, что он может заговорить о себе. Это его разрешение. Разрешение для единственного, чьи проблемы имеют совершенно другой источник.

Возможно, это тупое безразличие связано с особенностями его мозга – просто он так устроен и всё, он не может понять чужих проблем, не может почувствовать атмосферу, не может представить, что ощущают другие людей, да и он… навряд ли о себе имеет какое бы то ни было представление. На вопрос: «Как дела?», он всегда отвечает: «Нормально», нет плохо или хорошо, отвратительно или изумительно, он не говорит о том, как его мучают кошмары или флешбэки, как он постоянно погружается в травматичную ситуацию и переживает её, он не говорит, что ему что-то противно или приятно, что он хочет что-то сделать со своей жизнью или людьми вокруг, у него всегда всё ровно и нормально – большего от него не дождаться. Но большего от него никто не требует, только Светлана Александровна как заведённая пытается узнать, что для Никиты значит это «нормально», а Никита не знает, что оно значит, нормально есть нормально. Это ни хорошо и ни плохо. Ни изумительно, ни отвратительно. Это ноль. Это состояние, в котором Никита живёт как законсервированный и никуда не двигается.

Иногда я завидую его детскому непониманию. Я-то знаю, он это не со зла, не ради того, чтобы достать Марка, Борю или Юру, а для того, чтобы действительно понять, как тут обстоят дела. Но это непонимание всем кажется насмешкой, издевательством. Как можно не понимать? Как можно быть таким дураком? Как можно ничего не испытывать и не думать о том, что испытывают другие? Но в этом и кроется проблема – он просто не знает, как по-другому возможно. Поэтому и допытывается, чтобы разобраться.

Когда Марк говорил о том, что испытывает вину за смерть отца, Никита, в свойственном себе манере, сказал, что, если бы Марк мог что-то изменить, как-то повлиять на решение отца, он бы это сделал, а раз не сделал – значит, не мог. Тогда Марк кинул в него телефон, который переворачивал в руках, и ушёл с занятия. Он тогда недели три не объявлялся. Это были жестокие слова, жестокие и рациональные. Мы все знаем, что мы не боги, мы не всесильны, не в наших руках чужие жизни, но говорить об этом прямо было ошибкой. Никита же эти три недели не понимал, что сделал не так, ведь он сказал правду, он всё сделал правильно, а Марк с чего-то завёлся.

Иногда мне кажется, что объяснять ему не имеет смысла, ведь всё остаётся прежним. Если люди заинтересованы, они меняют своё поведение, но Никита этого не может.

— Спасибо всем за встречу, — говорит Светлана Александровна. — Увидимся через неделю.

Никита встаёт с места, но я его перехватываю:

— Куда хочешь пойти?

Боря подошёл к Светлане Александровне. Марк и Юра начали собираться. Нужно было пресечь попытку начать разговор.

Никита непонимающе смотрит на меня.

— Я обещал, помнишь, угостить тебя.

Никита открывает рот и кивает.

— Ну, можно… можно блинчики. Давно не ел.

— Хорошо, тогда давай пойдём сейчас. Наверное, там народу много.

— Э, ну, — Никита осматривается по сторонам. Я даю время, чтобы ребята ушли.

— Всем пока, — говорит Марк и уходит вместе с Юрой.

— Ну, — Никита опускает глаза, — ладно, ладно.

Я вздыхаю с облегчением. Когда смотрю на Борю, тот ловит мой взгляд. Кажется, он мысленно благодарит меня за Никиту. Только у меня получается с ним управляться, только у меня он не вызывает шквал агрессии или уступленное огорчение. Только потому, что я молчу о своей проблеме…

— До свидания, — говорит Никита, и я присоединяюсь к нему. Уже на выходе он спрашивает, так тихо, что приходится прислушаться. — Кость, слушай, слушай, они меня… ну, ненавидят? За это? Ну, за то, что я всегда спрашиваю? — жмёт локоть рукой.

— Не придумывай, тебя не ненавидят. Просто ты трогаешь больные места. Естественно, никто не хочет, чтобы его больное место вот так вот трогали. Ты когда-нибудь ломал себе руку? Или ногу?

— Руку ломал.

— Тебе было приятно, когда тебя трогали за неё?