Дегустаторши

Среди нас еврейка. И это Эльфрида – кто же еще?

– Что с ней будет?

– Роза, ты вообще меня слушаешь?

– Надо сказать ей об этом. Она должна бежать!

– Какая ты смешная. – На его лице снова появилась странная усмешка, которую я уже видела в сарае. – Ты планируешь побег и прямо так мне об этом заявляешь?

– Ты отошлешь ее? Куда?

– Видишь ли, это моя работа, и никто не сможет мне помешать. Даже ты.

– Альберт, если можешь, спаси ее!

– Чего ради я должен спасать еврейскую шпионку, которая пыталась нас надуть? Все это время она пряталась у нас под носом, сменила имя, ела нашу пищу, спала в нашей постели и думала, что сумеет нас обмануть! Но ошиблась.

– Прошу тебя, сделай так, чтобы это досье исчезло! Откуда ты вообще его взял?

– Ну, знаешь, не могу же я его уничтожить!

– Не можешь? Значит, твое слово здесь уже ничего не значит?

– Хватит! – Он зажал мне рот, но я укусила его за руку, и он отбросил меня к стене.

Ударившись головой, я заморгала, ожидая, пока острая боль, достигнув пика, не пройдет сама, и в тот момент, когда она прошла, плюнула ему в лицо.

А когда открыла глаза, мне в лоб смотрело дуло пистолета. Рука Циглера не дрожала.

– Будешь делать то, что я скажу.

Это я уже слышала – во дворе, при нашей первой встрече. Но тогда его маленькие глазки, посаженные так близко, что казалось, будто он косит, не смогли меня напугать. И сейчас те же карие зрачки глядели на меня поверх прижатого к коже металла.

– Ладно, – наконец выдохнула я. Мышцы свело, я не могла сглотнуть, в горле пересохло, в уголках глаз застыли слезы: я не плакала, я задыхалась.

Тогда Циглер, по-прежнему глядя на меня, опустил пистолет, неловко сунул его в кобуру и вдруг всем телом прижался ко мне, уткнулся своим крошечным носом мне в шею, вымаливая прощение. Он касался моих ключиц, ребер, выступающих косточек на бедрах, словно проверяя, цела ли я – ничтожное, жалкое существо.

– Прости меня, пожалуйста, прости, ты сама меня вынудила, – оправдывался он и тут же снова принимался бормотать: – Прости, прости, прости…

Я не могла говорить, чувствуя себя такой же жалкой. Еще неизвестно, кто из нас был более жалок.

– Если она сбежит, будет только хуже, – прошептал Циглер, зарывшись лицом в мои волосы. Я промолчала, и он добавил: – Не стоит ей рассказывать. Я сделаю все, что смогу, обещаю.

– Пожалуйста.

– Я обещаю.

Когда я вернулась в столовую, девушки завалили меня вопросами: где я была, что делала.

– Ужасно выглядишь, – заявила Улла.

– И правда, ты такая бледная, – подтвердила Лени.

– Я была в уборной.

– Все это время? – вскинула брови Беата.

– Боже, только не говори, что ты тоже… – хохотнула Августина, скосив глаза на Хайке. Та опустила голову – как и Беата, притворявшаяся, что она уж точно ничего не знает.

– Ты всегда такая деликатная, Августина. – Я решила, что, если сменить тему, будет легче отвлечь внимание от себя.

Хайке благодарно взглянула на меня, потом на Эльфриду и снова опустила голову.

За обедом я тоже время от времени косилась на Эльфриду, каждый раз с удивлением понимая, что сердце вот-вот лопнет, как старые кузнечные мехи.

Когда мы садились в автобус, кто-то схватил меня за руку. Я обернулась.

– Ты как, берлиночка? Все еще боишься крови? – усмехнулась Эльфрида.

Ни укола булавкой, ни врача с большим шприцем – эта понятная только нам двоим шутка сразу напомнила о том, как зарождалась наша дружба.

Нужно рассказать ей. Я могла довериться Циглеру как любовнику, но разве можно доверять лейтенанту СС? Эльфрида должна знать, что происходит. А дальше что? Бежать? Как? Один только Циглер может помочь: выбора нет, а он обещал. Сказал, если она сбежит, будет только хуже. Мы – всего лишь пешки в его руках, придется ему поверить. И молчать: это единственный способ спасти Эльфриду.

– Боюсь, к виду крови я никогда не привыкну, – ответила я и села рядом с Лени.

Но и на следующий день подруги продолжали настаивать, что я выгляжу совершенно потерянной: может, есть новости о Грегоре, еще одно письмо из управления по извещению семей военнослужащих? Нет? Вот и хорошо, а то мы волновались. Тогда что с тобой?

Я хотела открыться Герте с Йозефом, но они бы спросили, откуда я знаю то, что знаю, а в этом я признаться не могла. Вечером, пока Лени с Эльфридой пили чай, Улла накрутила мне бигуди. Когда все трое ушли, Герта сказала, что Эльфрида остается для нее загадкой. «Да, есть в ней что-то болезненное», – подтвердил Йозеф, утрамбовывая табак в трубке.

Всю следующую неделю я вздрагивала от ужаса при каждом шорохе: арест Эльфриды казался мне столь же неотвратимым, как арест Вортманна. Только теперь я больше не смотрела в окно: ни птицы, ни деревья – ничто не должно было отвлекать меня. Надо было оставаться настороже и поминутно проверять, где Эльфрида. А она по-прежнему сидела напротив и ела печеный картофель с льняным маслом.

Наступила пятница. За ней так и не пришли.

39

Циглер вошел ближе к концу завтрака. Я больше не запиралась с ним в кабинете и даже ни разу не разговаривала.