Деяние Луны

Холод наступал, пробираясь внутрь, и не спасала от него ни беготня, ни одежда, в которую Валентина слоями обрядила меня, умудрившись даже забрать шерстяную кофту у Натали.

Завершала образ разодетой ёлки – шапка-ушанка Николая, которая благодаря лишь плотно затянутым узлам не сваливалась с головы от каждого движения.

Поддев палкой ещё одну жертву, что пыталась перелететь забор, я втащила её через щель обратно. Брусочек отчаянно брыкался, цепляясь за снег шершавой корой и яростно елозя по льду, но все попытки были тщетны. Тянущийся след вёл из глубокой тьмы прямо к моим ладоням.

– Да! – воскликнула я, победно размахивая над головой поленом. – Слушай, а ты мог бы рубить кучнее?

– А ты молча работать? – Данила скривился и кинул на меня презрительный взгляд.

– Так и скажи, извини, не могу – руки кривые.

– Хочешь проверить мою меткость?

– Даже не знаю… – задумчиво потянула я, наблюдая, как в голубых глазах полыхнуло оранжевое пламя. Интересно, как давно мой инстинкт самосохранения начал давать сбои? Почему вместо игнора, мы подначиваем друг друга, культивируя растущую внутри ненависть?

– Здесь забыла, – юноша топором махнул в сторону тропинки, за которой начинался густой лес. Он подходил прямо к высокой ограде, протягивая длинные ветви к большим окнам, сплетая их с огромным дубом, что высился в центре двора. – Справишься?

– Конечно, – гордо улыбнулась я, шутливо направляя подобранную палку на него, – я принимаю ваш вызов, сэр. Рука вновь согнулась в локте, и грязный кончик чиркнул по лбу, оставляя после себя грязную линию: – Ну, так что?

В лазурной бесконечности, которую недавно золотило внутреннее солнце, вдруг появились мягкие облака, разбавляя яркий цвет своей нежностью, всё больше и больше, пока плотная синева не окрасилась в бледный цвет.

– Думаешь победить меня? – даже его тон изменился, потеряв где-то ледяную корку, что всегда царапала меня своим безразличием.

– Я могу вам предоставить оружие! – я поддела ногой лежащую сосновую ветку, – и мы в честном бою сразимся за звание «Царя горы».

В ответ на мою браваду губы расползлись в широкой ухмылке, и тихий смех исторгся из груди:

– Я волнуюсь за ваше умственное состояние.

– Просто скажите, что струсили, сэр. Я пойму. У многих кишка тонка, чтобы бороться со мной. Последние лет пять никто не мог найти в себе силы побить поставленный рекорд.

Фантазия легко вплеталась в игру, разрастаясь подробностями. Как там говорят? Язык мой – враг мой… Не знаю, как у других, но мой умело создавал минное поле, по которому почему-то ступала только я.

– И где ты была лет пять, что возвела уборку на такой уровень?

– Это секрет, – указательный палец едва коснулся губ, – мне придётся вас пленить, если он станет вам известен.

– Надо же… А как собираешься это сделать?

Так странно, что он включился в игру, превращая брошенную шутку в фантазию, создавая мир, который начал обрастать своей историей.

Я с детства была выдумщицей, любила разбавлять правду волшебным вымыслом, даря серой обыденности вторую жизнь, порой включая в неё даже своих друзей и близких. «Враньё – это неплохо, – считала я, – когда это часть воображения, когда каждое слово тесно переплетается с реальностью и помогает другим мечтать». Поверишь ты, поверят и другие – это был залог моих историй, шуток и сказаний.

А при нудной работе, да ещё когда ступни промерзают от холода, отчего не помечтать? Это лучше, чем стучать зубами, размышляя над тем, как мучительно болит голова, и страдать от пляшущих в глазах огненных светлячков.

– А какой способ вы предпочитаете?

– Там, где меньше боли.

При этих словах мои пальцы замерли над брусочком, лишь коснувшись его подушечками:

– Почему тогда не уехали?

«Вот дура, – спохватилась я, когда поняла, что мысль, которую обдумывала с завтрака, выпалила вот так, сразу, – было бы лучше, если б он не понял». Но закон Мерфи силён, и меняться не собирался в угоду чьим-то желаниям.

– Не могли. Здесь наш дом.

– Разве можно назвать место, где вас гнобят, домом? – искренне возмутилась я.

Перед моими глазами всё ещё стояла Натали, которая напоминала собой фарфоровую куклу, такую же прекрасную и холодную. Только вот эта внутренняя отстранённость была ей самой противна, но что делать с ней, как жить иначе, девушка не знала. – Любое было бы лучше, чем это.

– Не знаю, – призрак улыбки отразился на устах, напомнив о странной особенности парня демонстрировать напускное радушие, при этом оставаясь застывшим айсбергом.

Его всегда выдавали глаза. Они были детектором лжи или пятой Ахиллеса. Потому что достаточно было одного взгляда, чтобы увидеть очередную маску, которую тот одел на себя, спрятав настоящие чувства глубоко внутри. И хотя голубизна была прекрасна, часто в ней не было жизни. Она лишь морозила холодом, оставаясь безразличной даже тогда, когда его уста сыпали шутками или весело смеялись.