Деяние XII

«Иншалла!» – хоть этого «Алла», говорят, и нет. Несмотря на свой высокий уровень в исмаилитской иерархии и приобщение к внутреннему знанию аль-батын, тайная доктрина его интересовала мало. Та’виль и хакаик его не занимали, и ему было наплевать, кто в текущем мировом цикле станет ан-натик – «говорящим» и ас-самит – «молчащим», тем более что тот и другой, как понял он из объяснений халифов – всего лишь зеркальное отражение какого-то вселенского миража. Единственное, что он твердо усвоил из всей фантасмагорической концепции тариката – никакого Аллаха нет. А значит, можно забыть молитвы, которым забивала ему в детстве голову тёмная мать. Правоверные, окружавшие его, были уверены, что, уйдя с глаз кафиров, он благочестиво творит намаз, на что он лишь саркастически улыбался. Ему достаточно было чувствовать над собой давление кремлёвских властей, Аллаха ещё не хватало… Всю жизнь, от бесштанного детства в саманном кишлаке, он рвался к свободе – от всего. Потому и воспринял с таким вниманием поучения заползшего в кишлак да`и из Горного Бадахшана. Односельчане принимали того за обычного дивону. А исмаилитский посланник, похоже, разглядел в чумазом мальце нечто многообещающее. И оказался прав.

Позже, когда Хабибулло заочно учился в высшей партийной школе, он отметил, что коммунисты относятся к Аллаху точно так же, как исмаилиты. То есть, не попадись на его пути да`и, он, быть может, стал бы преданным коммунистом, как Шараф. Но к тому времени был слишком тесно повязан с тайными делами ордена, да и КПСС для него олицетворяла ненавистную власть урусов. Кроме того, коммунистам после смерти ничего не полагалось, а он уже свыкся с мыслью, что его ожидают бесчисленные воплощения в иных телах – танасух, и он вечно будет жить на земле, есть вкусную пищу, заниматься любовью с девочками и мальчиками, убивать врагов. Эта сладостная перспектива начисто отодвинула нахлынувшую было панику.

«Иншалла», – он расслабился и снова потянулся к пиале – хотелось усугубить кейф, да и давал о себе знать неукротимый гашишный голод. Резкое движение перевело караван его мыслей на другую дорогу. Он стал думать о баранах и рисе, молча истекающих кровью баранах и благородном рисе из Узгена, который поливают водой, сушат, а потом коптят в больших мешках, чтобы он обрел этот роскошный вкус. С риса перешел на хлопок – его прямое дело, которым он, собственно, и добился того, что имел. Этого стратегического сырья центр требовал больше и больше, сколько республика просто не могла дать. Хлопковые поля теснили все остальные, своего зерна уже почти не было, всё ввозилось, а взамен – хлопок, хлопок, хлопок. Он осушал море и разрушал землю, убивал людей, даже детей, которых летом вывозили на уборку, потому что не хватало рабочих рук. Сдавали любой – недозревший и грязный, иначе бы наказали за невыполнение нормы. Потом шли приписки – на уровне колхоза, района, области, и, наконец, республики. Так выполнялся план, так удерживалась власть. И так должно быть.

Хабибулло наплевать было на все тёмные дела, творящиеся вокруг пушистых белых комочков. Хлопок был его личным богатством, и останется им даже когда страна станет совсем другой. Эта сладостная мысль словно расширила кейф, верблюды стали прямо-таки приплясывать на ходу, ухмыляясь с блаженным лукавством.

«Иншалла, мир изменчив», – сегодня грозный старец диктует из Москвы, как жить Хабибулло Абдулрустему. А завтра это будет вспоминаться, как страшный сон. Не зная всего, он чувствовал, какие силы приведены сейчас в движение в центре Азии, и понимал, что скоро грянет большой передел. Он неизбежен. И его задача – удержать всеми силами власть, чтобы сохранить её в новой стране, откуда уйдут урусы. А хлопок… Хлопок нужен не только им.

Верблюды пустились вскачь, раскачиваясь на ходу. Вместе с ними раскачивалось и все существо Хабибулло, в этот момент прозревавшего великое будущее себя и своего рода. Тэмурленг велик. Но были и более великие. И ещё будут…

Ему казалось, что некий глас предсказывает ему удачу во всех делах. Но если Аллаха нет, значит, с ним говорит шайтан. Ну и пусть. И вообще, шайтан гораздо интереснее… Глаза Хабибулло засветились красным светом, как два сумасшедших фонаря. Сердце снова заколотилось, но теперь это доставляло ему странное удовольствие. Во рту пересохло, и верблюдов кейфа охватила жажда. Обеими руками он схватил со столика охлажденную дыню, наполненную свежим, благоухающим розами шербетом, сделал несколько огромных глотков. Но возбуждение все усиливалось. Он знал, что ему сейчас надо – чресла готовы были разорваться от жгучего желания.

Поискав под столешницей кнопку, изо всей силы надавил на нее. Двери тут же бесшумно распахнулись и молчаливый мюрид согнулся в поклоне.

– Мальчишку сюда.

– Хоп! – снова склонился нукер и исчез.

Казалось, ожидание длится вечно, хотя прошло всего несколько секунд. Несмотря на гудящие вентиляторы, Хабибулло покрылся потом и дрожал, как в лихорадке. Его верблюды стали вдруг нетерпеливо-похотливыми.