Деяние XII

Что-то мелькнуло на границе зрения. Он удивленно повернулся и вздрогнул при виде возникшего, словно ниоткуда, отрока в распахнутой кожаной куртке. Священник несколько мгновений созерцал надпись на футболке: "Pink Floyd The Wall", потом перевел взгляд на лицо юноши. Оно было исполнено почтительности, но в светлых глазах мерцала потаенная усмешка.

— Монсеньер… — поклонился Сахиб.

— Как вы вошли? — вырвалось у старика.

Сахиб пожал плечами:

— У вас довольно нерадивая охрана… А мне не хотелось компрометировать вас, с помпой входя через парадную. Я — странноватое знакомство для кардинала…

Монсеньер слишком давно играл в эти игры, чтобы поверить. Защищенный электронными системами дом охранялся четырьмя вооруженными швейцарцами во главе с капитаном, и был, практически, неприступен. Ибо гвардейцы папы лишь на парадах выглядят клоунами в пёстрых средневековых лохмотьях. В своем деле швейцарская гвардия не уступает ни одной из спецслужб, несущих охрану государственных деятелей. И если эти бульдоги не держат сейчас президента Клаба под прицелом, значит, кто-то из них работает на сторону…

Но кардинал не дал ход этим мыслям — разберется потом. Сейчас следовало все внимание направить на Сахиба, ибо избранный тем способ визита, по меньшей мере, не сулил лёгкой беседы.

Взглядом испросив разрешения, Сахиб присел на пьедестал колонны и принялся разглядывать трудолюбиво толкающего свой шарик по мраморной плите скарабея.

— Надо бы сделать его символом Клаба, — мрачно усмехнулся он.

Священник взглянул вопросительно.

— Просто я устал, ваше высокопреосвященство… Очень.

Монсеньеру стало ясно, что это правда. Юношеское лицо настолько осунулось, что казалось покрытым густой тенью. Оно даже и не юношеским уже было… На какой-то момент священник вообразил, что смотрит в лицо глубокого старца. Вспомнив "Портрет Дориана Грея", вздрогнул.

Внезапно он понял, что сейчас скажет, и ему стало страшно от возможных последствий своих слов. Ему, который давно уже разучился бояться чего-либо в этом мире. Но знал, что сказать придется, что в этом состоит сейчас его долг.

— Господин президент… сын мой, может быть, вы хотите исповедоваться?

Юноша-старец резко вскинул лохматую голову. Его глаза стали совсем белыми, лишь где-то в глубине их зажглись отсветы красного пламени.

Монсеньер отшатнулся, но тут же понял, что на мгновение впал в фантазию: юноша глядел испытующе и чуть удивленно — не более.

— Интересное предложение…святой отец… Как же я забыл… Я ведь и правда принадлежу к Римско-католической Церкви. Хотя это выражение мне и не нравится… А вам, отче, откуда это известно?

— Священникам часто многое открыто, сын мой Кимбел…

Сахиб несколько мгновений помолчал, решая, потом склонил голову.

— Да, святой отец, примите мою исповедь.

Старый архиерей поднялся с кресла. Лицо его слегка побледнело, но выражало решимость. Знаком пригласив Сахиба следовать за ним, он твердым шагом пошел к домовой капелле, вход в которую был на противоположной стороне двора.

Храм казался небольшим лишь снаружи — во время торжественных служб зал вмещал сотни людей. Но сейчас здесь царила гулкая тишина и полумрак, слегка разреженный несколькими электрическими лампадами. Из тьмы то тут, то там выступали прихотливо изогнутые фигуры на фресках, написанных малоизвестным, но тонким мастером XVIII века. Нервные исступленные лики святых искажала внутренняя тревога.

Перекрестившись, Монсеньер вошёл в алтарь и вскоре вернулся в кружевной рочетте и столе поверх своей красной сутаны. Сахиба он нашел там, где оставил — стоящего в проходе между скамьями слово бы в затруднении. Священник приглашающим жестом указал ему на исповедальню, но юноша отрицательно помотал головой.

— Встаньте на колени, сын мой, — мягко попросил Монсеньер.

Сахиб упал, словно ему подрубили ноги.

— Во имя Отца и Сына, и Святого Духа! Повторяйте за мной.

В пустом храме странно звучала одинокая молитва:

— Исповедую перед Богом Всемогущим, что я много согрешил мыслью, словом, делом и неисполнением долга…

— Моя вина, моя вина, моя великая вина, — глухо повторил Сахиб за священником.

Тот подошел ближе.

— Давно ли вы в последний раз исповедовались, исполнены ли наложенные на вас епитимьи?

— Святой отец, я никогда не исповедовался… Позвольте мне рассказать всё с начала, иначе толка не будет.

— Говорите.

— Вы бы сели, ваше высокопреосвященство, это будет долго…

— Говорите, — повторил Монсеньер.

— Хорошо. Я родился на севере Британской Индии, там, где сейчас Пакистан, в 1875 году.

Сахиб прервался, словно давая Монсеньеру время переварить это поразительное заявление.

Но тот лишь произнёс:

— Продолжайте.

Президент Клаба сделал движение головой, будто хотел взглянуть на священника.

— Мой отец был солдатом ирландского полка колониальных войск. Мать…

— Я знаю, — неожиданно прервал его Монсеньер.

Сахиб понимающе кивнул.

— Вы, наверное, читали роман, написанный моим предшественником на посту президента Клаба?

— Да, и помножил два на два…

— Не вы один… Но в книге содержится отнюдь не вся правда. Более того — меньшая ее часть.

— Продолжайте.