Деятельность светской и духовной власти по укреплению армии и флота России второй половины XIX – начала ХХ в. Монография

Несмотря на то что протоиерей М. В. Сребрянский был православным священником, его как трезвомыслящего человека совершенно невозможно заподозрить в презрительном отношении к чужим религиям: он с нескрываемым негодованием относился к разорению китайских культовых сооружений. «Едем по деревне. Кумирня была, вероятно, хорошая, а теперь – одно разорение: боги разбиты в куски, которые валяются на полу, как сор; двери ободраны, поломаны; колокол разбит… Чье это дело? Одни говорят, что это дело рук казаков, другие валят вину на хунхузов; третьи рассуждают так: “Ведь здесь война; это обычно; да, к тому же, и позиции близко; может быть, и японцы побывали”. Может быть, это и обычно на войне, но у меня сердце сжимается от этой обычности, если только так можно выразиться. Значит, и Успенский собор Наполеон имел основание обратить в конюшню? Ведь тогда тоже была война, и такое превращение было обычно!» – восклицает военный священник [95, с. 60–61]. Кроме того, эти слова наглядно демонстрируют, что он не признавал проявлений так называемой законности военного времени. По аналогии не возможно, как нам представляется, примириться и признать легитимность так называемой революционной законности. Ибо беззаконие не перестает быть таковым независимо от обстоятельств, при которых оно совершается.

Несомненным достоинством «Дневника полкового священника» является то, что его автор сделал интереснейшие записи о нравах тех стран, где ему пришлось побывать, а также тех народов, с представителями которых ему удалось пообщаться.

В Китае он обратил внимание на то, насколько сильно отличался похоронный обряд китайцев от христианского. Когда несли умершего, гремела китайская музыка. Сами похороны являли собой странное зрелище: огромный гроб-колода, впереди которого шла целая процессия – несли больших бумажных драконов, мулов, змеев, фонари, и дикая музыка завывала с громом барабанов [95, с. 56].

Воображение священника также поражали дикие нравы Востока: «Передают, что родители, обремененные большими семьями, не прочь бывают освободиться от лишнего рта и продают своего ребенка.

У одного коменданта станции в Маньчжурии мы встретили двух китайчат, прислуживающих за столом; говорит, что купил их. По дороге мне говорили, что офицеры Нежинского полка купили двух китайчат по семи рублей за каждого, между тем как осла дешевле 25 руб. китайцы не продадут. Мне даже как-то не верится: слишком уж дики и купля, и продажа» [95, с. 53].

Примечательным было и посещение китайской полицейской части. Она представляла собой очень большой двор, обнесенный высокой каменной стеной, внутри которого было множество грязных фанз; это – тюрьма. В тот день в ней находились хунхузы. Во дворе лежало штук 20 собак, в обязанности которых входило не только сторожить преступников, но и подлизывать их кровь после казни.

22 июля 1904 г. наш чиновник контроля был поражен страшным зрелищем. Бледный, взволнованный, он сообщил, что стал случайным свидетелем смертной казни: прямо на улице около полицейского дома за прелюбодеяние отрубили головы двум китаянкам. Головы эти в грязном мешке были брошены на улице, чтобы проходящие поучались супружеской верности. «Вот в какой стране мы сейчас находимся! И когда только Господь приведет нам выбраться отсюда?» – восклицает священник [95, с. 58].

Поразительной особенностью Китая начала XX в. было наличие рикш (людей, которые зарабатывали тем, что, запрягаясь вместо лошади, на себе перевозили других людей). С помощью рикш передвигались тогда и наши офицеры. На о. Митрофана эти люди-лошади производили тяжелое, угнетающее впечатление: «Бежит рикша, тяжело дышит, льет пот, выражение лица страдальческое, а в экипаже сидит подобный ему человек. Я не решился сесть ни разу. Особенно тяжелое впечатление оставил во мне один офицер громадного роста; развалившись в экипаже, он хлыстом тыкал усталого рикшу в спину и приговаривал: “Ну, лошадь, запузыривай!” И бедняга, хотевший немного пройтись, чтобы вздохнуть, снова бежит» [95, с. 59].