Действительно ли была та гора?

— Хорошо, что теперь мы можем эвакуироваться. Только уехав на юг и вернувшись вместе с властями, мы в конце концов сможем ни о чем не волноваться. Раз сказали эвакуироваться, значит, так и надо поступить. Как вы этого не понимаете? Даже помилованный осужденный, приговоренный к пожизненному заключению вместо расстрела, наверное, не был бы так бесконечно благодарен, как я благодарен судьбе.

Если мы собирались эвакуироваться, вновь вставал вопрос транспортировки брата. Я никак не могла взять в толк, почему наша семья никогда не могла спокойно уехать в эвакуацию. Все члены семьи, объединив силы, стали призывать брата быть благоразумным. Мы говорили ему, что у нас на юге нет никаких знакомых, нет денег и что он, несмотря на то что состояние его здоровья намного улучшилось по сравнению с прошлой зимой, не сможет выдержать столь долгий путь. К тому же мы уже испытали на себе отношение обоих правительств к немногим остающимся «пустым орехам». В обеих странах скорее утешают оставшихся и не оставляют их без внимания, а не нагоняют страх. Мы убеждали его, говоря, что в этот раз в Сеуле собралось много членов рода, которые стали друг другу опорой, и теперь, как бы трудна ни была жизнь, выдержать это вместе будет намного легче. Я подумала: «Зачем мы говорим такие очевидные слова? Не лучше ли было бы просто сказать грозным троном: „Раз нельзя, значит, нельзя!“?»

В ответ на наши доводы и аргументы брат выдвинул неслыханное предложение. Спросив, почему это у нас на юге никого нет, он сказал, что поедет к родственникам, живущим в Чхонане. Там жили родители его первой жены. Из-за любви между братом и той девушкой, их короткого и печального брака у всех членов нашей семьи болела душа, но, казалось, все осталось в прошлом. Это была лишь одна история из многих подобных. Мы не были жестоки, к тому же долгом дома было женить брата на здоровой и благовоспитанной девушке, способной родить ему детей, и следить за тем, чтобы они благополучно росли. Когда брат женился во второй раз, мы постарались вымести изо всех уголков дома следы первого брака, хотя брат и не скрывал, что был женат. Наше желание вычеркнуть из жизни семьи эту печальную историю совпадало с его требованием. Это была теплая забота о новом браке. И теперь брат вытащил на свет божий Чхонан и, ничуть не стесняясь олькхе, почти умоляя, сказал, что обязательно хочет туда поехать. Когда мать резко вскочила, услышав слово «Чхонан», брат тут же заменил его на «туда». Мне слово «туда» понравилось еще меньше, чем «Чхонан». Детский каприз брата испугал меня до дрожи.

Это было время, когда пошатнулась вера в заботу правительства о сеульских беженцах, отправлявшихся на юг. Что касается деревенских жителей юга, то они занимались земледелием и не беспокоились о еде. Представьте себе, каково было бы семье наших родственников, если бы мы внезапно приехали в Чхонан и выстроились у их дома в ожидании еды и ночлега. Нормальный человек в здравом уме даже подумать не смог бы, что, после того как семья потеряла дочь, больной зять, от которого долго не было никаких известий, ведя за собой жену и двух детей от нового брака, появится на пороге без денег, как нищий. Несмотря на это брат сказал, что ему хочется поступить именно так. Страстно желая эвакуироваться, он просто поменял слово «Чхонан» на «туда». Это настолько противоречило здравому смыслу, что мы все бросились переубеждать его, но все было напрасно. Мы были удивлены и озадачены даже больше, чем когда он начал заикаться. Мы не знали, что делать. Как человек может вмиг потерять рассудок? Непреклонное простодушие брата, словно вернувшегося в пору юношества, когда он страстно желал посвятить свою жизнь первой любви, доводило нашу семью до крайней степени отчаяния.

Брат был сильно болен. Это было видно невооруженным глазом. И то, что он мог ходить, казалось скорее чудом. Он, никогда не обращавшийся в больницу, с каждым днем становился все слабее. Слова «Я хочу поехать туда» можно было понять, лишь списав на необъяснимость человеческой души, запертой в быстро слабеющем теле. Но я была не столь великодушна. У меня не было сомнений в том, что из всех идей брата, создававших проблемы нашей семье, эта была самой детской и самой глупой, и виной тому было попустительство матери. Когда мы с олькхе, видя его упорство, сдали свои позиции и согласились на эвакуацию, я подумала, что так избаловать ребенка было жестоко. Даже если допустить, что «там» нам дадут немного земли, стоило мне представить олькхе в доме пожилых родителей его первой жены, как я задавалась вопросом: «В чем она-то провинилась перед Небом?» Все, что ждало ее в Чхонане, — унижение и позор. Мне казалось, что я не смогу смотреть на это. Единственное, что мне оставалось, — не смотреть. Можно сказать, что это был мой природный эгоизм, который не смогли победить даже наши с олькхе дружеские чувства. Я была настолько уверена в своей правоте, что мне даже не хотелось оправдываться.

— Скорее всего, в твоего брата вселился дух бесплодных иллюзий. Он сейчас не в себе.