Действующие лица (сборник)

Я однажды стерёг заблудившихся в небе Камен,

Размышляя, какая мне в жизни грядёт перемена.

Вдруг звонок. Открываю. В проёме стоит джентльмен:

Габардиновый плащ, но улыбка вполне современна.

И внезапно я понял: меня посетил феномен.

То есть только увидел – и сразу просёк феномена.

Как явил полупрофиль, как вытер ладонью скулу,

Как вильнул кадыком, как вокруг него замерли тени,

Как рассёк меня взглядом, как лазером срезал скалу,

Как легко показал, что ему абсолютно до фени,

Как закат кабану, как святое писанье козлу,

Что заметят о нём, на какой обозначат ступени.

Испросив извиненья за неупреждённый визит,

Он сказал, что явился ко мне получить разъясненье,

Что в последних моих публикациях чем-то сквозит

Безнадёжно больным, невозможно читать без стесненья,

А поскольку описан известный ему реквизит,

То хотелось бы встроить в сознанье искомые звенья.

И не пламя, а словно бы сушит, не яд, а язвит.

Попросить его вон? Разоткать пелену наважденья?

Я боюсь этих траченных богом. Их жребий извит,

Их мораль безотчетна, избыточны их убежденья,

Их булыжная речь под любое похмелье трезвит,

Начиняя тяжёлой тоской предрассветные бденья.

Я спросил, почему он решил, что возможен контакт.

Он ответил, что всякий пророк обречён на публичность.

Я сказал, что бестактность бывает врождённей, чем такт.

Он заметил, что в принципе ждал перехода на личность.

И тогда, не умея пресечь затянувшийся акт,

Я послал его вспять, то есть просто сказал неприличность…

Это феноменально: сквозь одурь и оторопь книг,

Восползающих к вечности, вскользь помыкающих тьмою,

Вдруг учуять затерянный в дебрях подтекста тайник,

И узреть в него ход, и, как Шлиман забытую Трою,

Всё подробно обрыть. И явившийся свету двойник

Будет столь очевиден, что не отоврёшься игрою…

Он не вылетел в форточку, не растворился в трюмо,

Попрощался – и вниз под угрюмую музыку лифта.

Но внезапно замкнулось на горле воловье ярмо,

И в зрачках заплясали значки незнакомого шрифта,

Словно я, сочиняя, макал свои перья в дерьмо

Или праздновал с монстром, достойным фантазии Свифта.

Мы увиделись позже, году в девяносто шестом.

Он кивнул и пошёл сквозь гирлянды какие-то, стропы.

И пока я за ним разогнался, ощеренным ртом

Вереща на ходу: «Не такие уж мы мизантропы»,

Он исчез, растворился, как сон или, скажем, фантом,

И потом нас уже не сводили случайные тропы.

Может, это и к лучшему. Стоит ли мучить слова,

Чтобы в них обнаружить затем роковое зиянье?

Чтобы с тёмной подачи на свет извлекала молва

Из-под готики строф щебетанье почти обезьянье.

Что за дело мне, что там смололи его жернова?

И зачем оно мне, ломовое его обаянье?

Он узнал реквизит, обнаружил больной цикламен

За немытым стеклом в борозде, унавоженной бытом.

Он согласен помочь, чтобы злой холодок перемен,

Как романс, не понудил жалеть о давно позабытом.

Говорю вам, я сразу заметил, что он – феномен.

Но уж как-нибудь сами, трусцой, на своём недобитом.

27 сентября 1994