Декабристы и русское общество 1814–1825 гг.

Парадокс в том, что сам Александр был весьма последователен в своей деятельности. Освободив европейские народы от наполеоновского господства, он становится во главе им же придуманного «братства царей» (Священного союза), чтобы охранять европейских монархов от их же народов. «Чтобы быть последовательным, он должен дружиться с отъявленным злодеем (т. е. Меттернихом. – В. П.) и волею-неволею поддерживать, содействовать делу виселиц, расстреливания, заселения темниц и пр.». Подчиняясь принятой им же логике, Александр, «забывая свое назначение, свое величие, поддается Метерниху, делается его агентом». Такой метаморфозе во многом способствовала ситуация внутри самой России, где отсутствовало общественное движение за народные права, потрясавшее в то время все части Европы. Это, в свою очередь, способствовало тому, что Александр I бросил Россию для Европы. Его феномен в описании Поджио в чем-то противоположен Петру, который, оставаясь сам варваром, пытался европеизировать Русь. Александр же, «оевропеизировавшийся в ущерб некогда своей России», встал на сторону уходящих в прошлое абсолютистских режимов и в этом смысле пытался на Европу перенести русский политический застой. Результатом такой деятельности было «заложение того чувства ненависти, которым и поднесь дарит Европа Россию!»[889].

Ситуация в Европе середины XIX в. характеризовалась сложным переплетением национально-освободительных, интеграционных и революционных идей. Перипетии европейской политики у Поджио вызывали неоднозначные оценки. В современной ему ситуации 1860-х гг. он видел прямое продолжение тех процессов, которые начались с эпохи Французской революции. Считая, что законы истории неизбежно ведут к освобождению человечества, Поджио склонен усматривать в том, что препятствует этому движению, действие случайных факторов, обусловленных злой волей отдельных людей. Одним из примеров является Наполеон I, который начинал как революционер, и в этом качестве ему сопутствовал фантастический успех. Но «Наполеон не понял духа времени, не понял своего назначения и пал, как падают и все строители на песке, т. е. на властолюбивом бесправии». И в этом смысле «Наполеон был чисто произведением случайным случайных обстоятельств»[890].

Обращаясь к событиям полувековой давности, Поджио стремился лучше понять современность. Его резкое неприятие политики Наполеона III было обусловлено теми же причинами, что и Наполеона I. Племянник так же, как в свое время его дядя, изменил революции, которая привела его к власти. Среди множества злых эпитетов, которыми сопровождается у Поджио имя Наполеона III («коронованный подлец», «разбойник» и т. д.), встречается и «французский декабрист». Государственный переворот, совершенный Наполеоном III во Франции 2 декабря 1855 г., покончил со всеми достижениями революции 1848 г.: свободой слова, печати, собраний и т. д., т. е. со всем тем, что для Поджио являлось воплощением европейской цивилизации. Ненависть к Наполеону III у Поджио усиливалось еще и откровенно антирусской политикой императора «с руками, испачканными лучшей нашей кровью»[891]. Поэтому идея русско-французского союза в 1869 г. вызвала у него резкое неприятие: «Союз с этим заклятым врагом, который 17 лет неусыпно строит всевозможные против нас ковы!». Не менее коварной казалась Поджио и политика Наполеона III по отношению к Италии. Желая ее объединения и считая это глубоко народным делом, он не верил в искренность стремления Наполеона восстановить Италию. В итальянской политике французского императора он видел лишь корыстные интересы: использовать Италию как разменную монету в борьбе с Австрией и Германией, а также «завладеть Ниццей и Савойей». Симпатии Поджио были на стороне тех радикальных деятелей итальянского восстановления, которые противодействовали режиму Наполеона, в первую очередь Д. Гарибальди. Ошибочно называя 1863 г. вместо 1862 г., Поджио при этом предельно точно определил смысл неудачного похода Гарибальди на Рим: «Вырвать Рим у папы, Венецию у австрийцев, Италию у Наполеона»[892].