Декабристы и русское общество 1814–1825 гг.

Я говорил: в отечестве моем
Где верный ум, где гений мы найдем?
Где гражданин с душою благородной,
Возвышенной и пламенно свободной?
Где женщина – не с хладной красотой,
Но с пламенной, пленительной, живой?
Где разговор найду непринужденный,
Блистательный, веселый, просвещенный?
С кем можно быть не хладным, не пустым?
Отечество почти я ненавидел —

Если бы поэт поставил здесь точку, то перед нами было бы стихотворение вполне в духе декабристских требований, предъявляемых к литературе и обществу. Речь, как видим, идет о необходимости формирования высокого чувства гражданственности, распространении просвещения, воспитании искренних и горячих чувств и т. д. Но все это политическое красноречие неожиданным образом заканчивается в духе мадригала – легкого любовного стихотворения, скорее имитирующего, чем обнаруживающего подлинную влюбленность:

Но я вчера Голицыну увидел
И примирен с отечеством моим.

Если первая часть стихотворения отвечала ожиданиям декабристов, то его концовка принадлежала к жанру, решительно ими осуждаемому. Но для Пушкина и то, и другое – и гражданская доблесть, и легкая влюбленность – были неотъемлемыми частями человеческого бытия. Их соединение в пределах одного текста имело эффект соединения несоединимых стилей и должно было восприниматься как литературное хулиганство. Но именно оно, превращаясь постепенно в сознательно конструируемый принцип, открывало путь большой литературе с ее соединением высокого и низкого, трагического и комического.

Ода «Вольность» – одно из самых серьезных и патетических пушкинских стихотворений, – пройдя через салон Голицыной, включается в эту же игру. Само стихотворение выдержано в строгих декабристских критериях. В начале даже декларируется отказ от любовной лирики ради прославления свободы:

Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру…
Хочу воспеть свободу миру,
На тронах поразить порок.

Основную часть стихотворения, как неоднократно отмечалось пушкинистами, составляет либеральная доктрина свободы, основанной на законности:

Лишь там над царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с вольностью святой
Законов мощных сочетанье…

Жанр политической оды здесь выдержан до конца. Однако, посылая стихотворение Голицыной, поэт снабдил его мадригалом, разрушающим весь гордый пафос политического свободолюбия:

Простой воспитанник природы,
Так я, бывало, воспевал
Мечту прекрасную свободы
И ею сладостно дышал.
Но вас я вижу, вам внимаю,
И что же?.. слабый человек!..
Свободу потеряв навек,
Неволю сердцем обожаю.

Широко распространенная версия о том, что Пушкин написал оду «Вольность» по заданию Н. И. Тургенева, представляется вполне убедительной. Во всяком случае, ничего невозможного в этом нет. Но, выполнив «политический заказ», поэт сразу же сделал его предметом литературной игры. Он обладал тем, чего был лишен его «заказчик», – умением менять точки зрения и от пафоса быстро переходить к иронии.

Вообще, идейную близость Тургенева и Пушкина не следует переоценивать. Первого интересовали либеральные идеи сами по себе, второго – возможность поэтического эксперимента над ними. Это явно не нравилось Тургеневу. С другой стороны, поэта не мог не раздражать присущий Тургеневу морализаторский тон. Крупный чиновник, человек необычайно серьезный и требовательный к себе и окружающим, Тургенев считал своим долгом воспитывать Пушкина, внушая ему правила политической этики. Так, например, он «ругал и усовещал» поэта «за его тогдашние эпиграммы и пр. против правительства» и «не раз давал ему чувствовать, что нельзя брать ни за что жалованье и ругать того, кто дает его». Пушкин вскипел и вызвал декабриста на дуэль. Правда, «после письмом просил <…> прощения»[396].