Декабристы рассказывают...

На другой день, однако, заговорщики перешли запретную черту. У полковника Шипова собрались, кроме хозяина, Пестель, Никита Муравьев, Илья Долгоруков, Сергей Муравьев-Апостол и еще некоторые. Нескольких членов не было. Вопрос, давно назревший, вышел наружу. Никита Муравьев и Пестель спросили: ежели цель — республика, не ускорить ли ее пришествие цареубийством? Почти все выступили против, Сергей Муравьев-Апостол в том числе. Илья Долгоруков нарисовал возможную после цареубийства «анархию и гибель России». Тогда и после не раз говорилось, что страна еще не подготовлена к свободе многолетним влиянием Союза благоденствия и будет подобна голодному, которому разом дали наесться…

Пестель готов к этим возражениям и предлагает для обуздания будущей анархии «временное правление, облеченное верховной властью, дабы обеспечить порядок и ввести новый образ правления». Но тут впервые в умах некоторых заговорщиков появляется формула «Пестель — Бонапарт» и раздаются жаркие возражения против замены одного деспотизма другим.

Эти споры расшатывали Союз благоденствия. Видно, не было у многих из этих молодых, пылких людей силы и терпения ждать 25, 50 лет Вскоре большие события в армии — и прежде всего Семеновская история в Петербурге — делают спор еще более острым.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ МАТВЕЯ МУРАВЬЕВА-АПОСТОЛА

«1812, 1813 и 1814 г.г. нас познакомили и сблизили с нашими солдатами. Все мы были проникнуты долгом службы Добропорядочность солдат зависела от порядочности поведения офицеров и соответствовала им. Каждый из нас чувствовал свое собственное достоинство, поэтому умел уважать его в других. Служба отнюдь не страдала от добрых отношений, установившихся между солдатами и офицерами. Единодушие последних между собою было беспримерное. В 1815 году по нашему возвращению в С.-Пегербург какая-то подписка, покровительствуемая графом Аракчеевым, была разослана по гвардейским полкам. Офицеры Семеновского полка как будто уговорились (не все они жили в казармах: по совести утверждаю, что уговору не было), не пожертвовали копейки в угоду всесильного временщика. Иван Дмитриевич Якушкин тогда же заметил, что это нам даром не пройдет.

С назначением генерал-майора Якова Алексеевича Потемкина нашим полковым начальником, доблестно служившего прошедшую войну, любимого солдатами и уважаемого офицерами, человека доброй души и хорошего общества, наш полк еще более возвысился в нравственном отношении Поэтому естественно, что телесные наказания (под которыми наши солдаты умирали в армии, как и в гвардии) после трехлетних заграничных походов были не только неизвестны, но и немыслимы в старом Семеновском полку, они были отменены по согласию всех ротных начальников и с разрешением Потемкина. Мыслимо ли было бить героев, отважно и единодушно защищавших свое отечество, несмотря на существовавшую крепостную зависимость, прославившихся заграницей своею непоколебимою храбростью и великодушием».

Примерно в то же время, что писались воспоминания Матвея Муравьева-Апостола, Лев Толстой работал над романом о декабристах — беседовал с вернувшимися из Сибири, собирал письменные документы, устные рассказы и предания. В очерке «Стыдно» писатель передает услышанные им от старика Матвея Ивановича интересные факты из жизни прославленного Семеновского полка: