Декабристы в Забайкалье

Друзья и близкие похоронили декабриста на сельском кладбище у задворок его усадьбы. Так среди Посадской долины, на краю Нижней деревни появился свежий могильный холмик, давший начало погосту селенгинских изгнанников. Имеется интересное указание Михаила Александровича о том, что с самого начала была мысль устроить кладбище декабристов на отдельном месте, а именно на скалистом утесе левобережья Селенги. Место это было на окраине Нижней деревни и в то же время обозревалось из окон усадеб Торсона и Бестужевых. Однако утес тот издавна был ламаистским культовым местом, и «на этом холме <…> похоронить было нельзя, да и притом он очень удален от кладбища, тогда как это сельское кладбище только в нескольких десятков сажен от нашего дома».

Шарлотта Карловна Торсон. Не смогла пережить смерть единственного сына старушка Шарлотта Карловна. Не прошло и года, как рядом с первой могилой появилась вторая: сын и мать теперь лежали рядом.

Будучи престарелым человеком, отправилась Шарлотта Карловна вместе с дочерью Екатериной Петровной в страшно далекую и незнакомую Сибирь, чтобы облегчить горькую участь Константина Петровича. Родственники, и особенно дочь, беспокоились, выдержит ли Шарлотта Карловна тяжелое путешествие, да притом в трескучие сибирские морозы. «Несмотря на наши скудные средства, — писала Екатерина Петровна Торсон, — мне не то было горько, что должна была платить где вдвое, где втрое, по мне больно было видеть, как бедную матушку в со лота, с ее плохим здоровьем, перетаскивали из одной повозки в другую». Ведь долгий путь из Петербурга в Селенгинск нужно было проделать на перекладных, меняя повозки от одной почтовой станции к другой, ночевать в холодных и грязных постоялых дворах, питаясь, как говорят, «чем бог послал». Но 14 марта 1838 года мать и сестра уже были в объятиях Константина Петровича.

Тяжелое путешествие Шарлотта Карловна перенесла мужественно, крепя силы, чтобы хотя бы перед смертью взглянуть на сына и его друзей, братьев Бестужевых. «Слава богу, что я дожила до того, чтобы вас увидеть!»— едва смогла она вымолвить, со слезами на глазах обнимая Николая и Михаила, вскоре приехавших на поселение в Селенгинск.

То ли осуществившееся воссоединение с сыном и его друзьями, то ли сухой местный климат совершили чудо. Шарлотта Карловна, которая в Петербурге, задыхаясь, с трудом могла пройти несколько шагов, теперь часами гуляла без утомления и даже в меру своих сил помогала дочери Екатерине Петровне по обширному хозяйству. Более того, несмотря на свои преклонные лета, мать Константина Петровича очень любила дальние прогулки и была непременной участницей катаний декабристов по окрестностям Селенгинска и даже поездок на заимку Бестужевых в Зуевскую падь, где вся компания весело проводила время за чаем и отдыхом на лоно чудесной забайкальской природы.

Но каким бы целебным ни был воздух Селенги, как ни велики были счастье от воссоединения с сыном и его друзьями и чувства любви и уважения селенгинских жителей к Шарлотте Карловне за ее гражданский подвиг, безжалостное время брало свое. Николай и Михаил Бестужевы 16 ноября 1846 года писали сестрам, что «Шарлотта Карловна слаба от старости». Воспитанница и служанка по хозяйству Торсонов Жигмыт Анаева говорила: «Шарлотта Карловна ничего не могла делать. Была очень дряхла и глуха. Говорила чуть слышно».

Смерть горячо любимого сына явилась последним ударом для старушки. Спустя восемь месяцев, в августе 1852 года, она скоропостижно скончалась. 19 августа П. А. Кельберг сообщал общему знакомому И. П. Корнилову в Москву: «Севодне похоронили почтенную старушку Шарлотту Карловну, мать Екатерины Петровны Торсон. Жаль бедную Екатерину Петровну, которая осталась одним-одинехонька; старушка прожила 88 лет и умерла истинною христианкою. Она до самой смерти ходила на ногах и еще за 1/4 часа (до кончины. — А. Т.) разливала чай».

Николай Александрович Бестужев. Старость к Николаю Александровичу Бестужеву подкралась очень быстро и неумолимо. Он как-то сразу сдал, постарел и этим удивил даже своих друзей по сибирскому заточению. Посетивший Бестужевых и Торсонов осенью 1849 года И. И. Пущин (вместе с М. К. Юшневской) так писал в своих воспоминаниях: «Признаюсь, Николай Александрович мне как-то не понравился той осенью — во внешнем, так сказать, смысле. За те десять лет, что не виделись, он не то чтобы постарел, но сдал, сильно сдал, и выглядел нездорово, хотя лечился своими способами, как все на свете сам делал» — цит. по повести Н. Я. Эйдельмана «Большой Жанно» (М., 1982).