Декабристы в Забайкалье

Однако Н. А. Бестужев легко относился к житейским невзгодам. Зуевская падь нужна была ему как место тихого уединения, как творческая «лаборатория», где легко пишется и думается. Даже после сооружения хутора он мало жил в просторной избе, стоявшей поодаль от основных строений. Каждое лето Николай Александрович сознательно уходил «в отшельничество», живя по месяцу и более на вольном воздухе. На покосе, а чаще в тенистой роще в вершине пади он устраивал простой балаган из жердей, покрывая их скошенной травой. Войлок заменял мягкую постель, а шинель служила одеялом. В балагане у Бестужева помещался небольшой ящичек с чайными и письменными принадлежностями. Любил он писать и на вершине хребта, любуясь голубой панорамой Гусиного озера и далеких снеговых гор Хамар-Дабана.

Здесь, в Зуевской долине, Николай Александрович создал целый ряд научных и литературных трудов. Его прекрасный очерк «Бурятское хозяйство», к примеру, начинается словами: «Лето и осень я не занимался ничем техническим потому, что в это время я запасаюсь здоровьем на семимесячное затворничество зимою. Теперь я пишу к вам с покоса, отстоящего от дома на 15 верст…» Здесь же был создан интересный проект — «О необходимости создания улучшенного овцеводства в Селенгинске», осуществленный забайкальскими жителями лишь через сто лет. Многие факты, приведенное Бестужевым в «Очерке забайкальского хозяйства» и в очерке «Гусиное озеро», также получены на основе наблюдений в Зуевской пади. Эти работы являются крупными и серьезными исследованиями, не потерявшими актуальности и по сей день. Бродя по вершинам пади, Николай Александрович обнаружил следы древних ирригационных сооружений, изучил их и написал специальную статью — «О найденных ирригационных сооружениях в Забайкалье». Сопоставив сведения об оросительных канавах с бытующими у местного населения преданиями о легендарных богатырях-пахарях древности, он пришел к выводу, что древние жители Прибайкалья — буряты — знали не только ремесло, обработку металлов, но и поливное земледелие.

В Зуевской пади (как и в других мостах близ Селенгинска) Н. А. Бестужев занимался также изучением древних наскальных изображений и написал по этому поводу две научные статьи — «О наскальных изображениях вблизи Селенгинска» и «Несколько надписей на Селенге». Окрестные жители считали Бестужева сведущим в древностях человеком и поэтому приносили ему всякую интересную вещь, выпаханную из земли, особенно каменные, медно-бронзовые и железные орудия труда.

Изучая окрестности земельного надела, Николай Александрович случайно обнаружил странные группы мелких камней, бисером рассыпанных по степи. Раскопки вскрыли и более крупные обломки, похожие на руду и обладавшие большой магнитностью. Следуя от камня к камню, Бестужев вскоре выявил закономерность их расположения. Это была некая «струя», идущая узкой полосой от Зуевской пади через горный хребет по направлению к Гусиному озеру. Много камней оказалось в Бургалтайской степи как на поверхности, так и в выбросах тарбаганьих нор, они были найдены и в глубине только что вырытой колодезной ямы, где имели вид рваных осколков. Изучение, проведенное под микроскопом, убедило исследователя в том, что странные цветные камни представляют собой аэролиты — обломки некоего космического вещества, взорвавшегося при падении на землю. Написанная по этому поводу статья была опубликована в «Горном журнале» за 1867 год спустя 12 лет после смерти Н. А. Бестужева. Кстати, она явилась первым и, пожалуй, последним оригинальным сообщением на данную тему в отечественной науке.

Селенгинский городничий «закрывал глаза» на поездки братьев Бестужевых за пределы установленных законом 15 верст. В бытность Кузьмы Ивановича Скорнякова Николай Александрович под видом необходимости посещения земельного надела в Зуевской долине совершил путешествие вокруг озера Гусиного, поднимался на хребет Хамар-Дабан, умудрился посетить Кяхту, Верхнеудинск, Подлопатки и Петровский Завод. Однако самовольные отлучки были замечены жандармами, и К. И. Скорняков за снисходительность к «государственным преступникам» был смещен с должности. На его место назначили квартального офицера иркутской полиции Кузнецова, с которого начались мелочные придирки и неусыпный надзор за делами и мыслями декабристов.

Прибыв в Селенгинск, Кузнецов первым делом поднял из архива губернаторскую инструкцию о порядке надзора за К. П. Торсоном и принялся строго следовать, так сказать, «букве закона». Началось все с того, что новый городничий запретил братьям Бестужевым посещать земельный надел в Зуевской пади, поскольку тот находился за пределами пресловутых 15 верст. Даже хладнокровный и всегда невозмутимый Николай Александрович был рассержен до предела и согласился с предложением брата написать письмо графу А. X. Бенкендорфу о том, что запрет Кузнецова не позволяет им даже выехать на пастбище и выгнать оттуда чужой скот, проникший через сломанную городьбу.