Декабристы в Забайкалье

Николай Александрович скептически относился к рассказам местных жителей о всевозможных несчастьях, которым подвергается каждый русский, без особой надобности посещающий священные места бурят и тем более берущий оттуда какие-либо вещи из жертвенных приношений и культовой атрибутики. Посещая «амвоны» бурятских жителей Нижней деревни, Старого Селенгинска и затем побережий Гусиного озера, он пытался понять структуру языческих храмов под открытым небом и сущность совершаемых там обрядов. «Мне кажется, — писал он в очерке «Гусиное озеро», — много поэзии и чего-то возвышающего душу в обширном горизонте и в приближении к небу на высокой горе. Это эстетическое чувство заставляет и бурят устраивать все свои разнородные молельни на высотах».

Вскоре Бестужев узнал, что «амвон» не есть название культовых мест вообще. Он выделил три рода разных молелен; бунханы, обо и дарсуки: «Бунхан есть часовня деревянная, где есть изображения кумиров. Обо есть куча прутьев и кольев, при которых совершается служба, а дарсук — несколько кольев, воткнутых в землю, между которыми протянуты веревки с навешанными на них лоскутками бумажной или шелковой материи; на этих лоскутках пишутся молитвы усердствующих бурят».

Хотя верующие не очень-то охотно поддерживали разговоры об их ламаистской религии, Бестужев все же узнал, что постоянно дующие горные ветры, развевая и заставляя качаться эти лоскутки материи, как бы исполняют должность чтеца молитв за души жертвователей.

Очень внимательно Бестужев изучал и содержимое небольших шкафчиков на языческих святилищах. Они почти всегда оказывались заполненными глиняными фигурками божеств. Перед шкафчиками имелся алтарь для сжигания благовонных трав, сложенный из грубых каменных плит.

И все же Николай Александрович никак не мог постичь значения и различия между этими тремя типами бурятских молелен. Даже сам хамбо-лама, главенствующий жрец над всеми ламаистами Забайкалья, часто наведывавшийся в гости к селенгинским поселенцам, и тот не смог сказать что-либо вразумительное: по его словам, три типа священных мест различаются только по роду службы, на них совершаемой. Ответ главы ламаистского духовенства края не удовлетворил Бестужева. Внимательно наблюдая за проходящими службами, он пришел к выводу, что «бунханы и обоны принадлежат духовенству, а дарсуки находятся при каждом улусе и суть их собственность, куда они раз в году призывают лам и совершают молебствие».

Оценка, данная Н. А. Бестужевым трем типам священных мест бурят-ламаистов, не совсем верна. Бунханы и обоны не являются собственностью лам, а принадлежат всему окрестному населению верующих. Что же касается дарсуков, то они, как связанные флажки, устанавливались при каждой юрте или в любом месте, обыкновенно на возвышенностях, по желанию верующих. Дарсуки, по буддийскому учению, имели назначение ограждать людей от всяких зол и распространять счастье среди всех живых существ.

Место тихого уединения

В один из сентябрьских дней 1839 года гостем за хлебосольным столом в доме Д. Д. Старцева оказался селенгинский городничий К. И. Скорняков. Зашел разговор и о нуждах только что прибывших декабристов. Бестужевы напомнили, что с весны следующего года нужно решить тяжелую проблему о наделении «государственных преступников» землей. Кузьма Иванович устало махнул рукой: «Сами ищите, где хотите». Николай Александрович изумился такому ответу: «Да как же искать, если мы далее пятнадцати верст от города не имеем права выезжать!» — «Разрешаю вам ездить и далее, близко возле Селенгинска свободных земель нет. Мы вот Торсону кое-как участок нашли, и тоже далее 15 верст».

В свободные дни лета 1840 года Николай Александрович запрягал лошадь в легкую «сидейку» и один объезжал все ближние и дальние окрестности Селенгинска. Еще в темных казематах, за высоким частоколом каторжной тюрьмы ему, мыслителю, писателю, ученому и художнику, мечталось о тихих лесах и полях, чистой свежести воздуха и прохладе горных ручьев, об удивительных по красоте забайкальских пейзажах.

В конце концов Бестужев остановил свое внимание на довольно обширной Зуевской долине. Зажатая двумя лесистыми горами, она начиналась от реки Селенги и уходила к вершине левобережного хребта. В центре долины среди густых зарослей тальникового кустарника и красной смородины имелась иногда пересыхающая небольшая речка с впадающими в нее тремя ключами. А в вершине Зуевской долины нетронутые зеленые леса были наполнены красной брусникой, шиповником, среди которых весело щебетали птицы. G высокой точки хребта открывалась прекрасная панорама на обширное озеро Гусиное и плавающие в синей дымке снежные гольцы Хамар-Дабана. Вернувшись в Нижнюю деревню, Николай Александрович вдохновенно рассказывал брату Михаилу о найденном урочище и все время повторял: «Не скрою, далековато, да и пользы в хозяйстве даст немного. По зато места-то какие!»