Я вздохнула. Вот тебе и врата… Значит, россказни Треда о смертельных встречах с богами это не пугалки и не страшилки, а правда: не те врата откроешь – умрешь. И снова все упирается в Великих отцов и матерей; вспомнилось, что рассказывала мне Лена о кругах на полях, дарах и дани. Вряд ли мы с ней попали в мир Циты по чьему-то разумению, скорее просто набрели на открытые истинные врата. Но кто открыл их, и как, если ключами заведуют только сильные мира сего? Или врата открыли с нашей стороны? Может, при нас был ключ, просто мы об этом не знали? Что может быть ключом? И если через врата входят боги, то мы с Леной тоже можем считаться богинями?
Вот уж точно нет… Тогда бы Шариан после того, как подчинил нас, вел бы себя по-другому и сразу бы отправил нас к отцу Хауну. Да и Слего искал врата, чтобы смыться, значит, через врата могут путешествовать и люди.
Я «просканировала» Вандерию еще раз, хотя в этом не было необходимости: ее внутренний мир и все ее мысли были открыты для меня. Перехитрить или обмануть в таком случае невозможно.
Теперь мне нужно добраться до Свеи Ногланы, встретиться с Великой матерью и узнать, через какие врата я могу вернуться домой и как их открыть. Дело непростое, но и я уже не так проста… Значит, все у меня может получиться. Значит, пора готовиться к отлету.
***
Местные предпочитали сжигать умерших. Для Вазрага и Кетнея костер устроили один; для жителей Утхада было неважно, что один из них убийца, а другой его жертва. Когда их тела сжигали, я крепко спала в своей комнате, так что не могла проводить Кетнея, как здесь принято. Но я могла проводить его по-своему…
Я сходила в лавку мастера Куза, и вместе с ним мы просмотрели все заказы, которые Кетней не успел закончить, и обсудили, что их непременно нужно сделать, как он планировал. По доброте душевной мастер Куз пообещал мне заменить стекла в очках, но я отказалась, попросила лишь заменить треснувшее стеклышко на шнурке.
Пусть очки останутся такими. Пусть будут напоминанием о том, как хрупка человеческая жизнь, как легко ее можно «разбить», пусть будут символом той клятвы, которую я дала богам, а по сути, самой себе – что буду помогать тем, кто попросит о помощи. Не раз и не два Кетней просил меня помочь и поверить ему, но я поверила ему слишком поздно. Не разглядела искренности, не спасла мастера, который мог бы еще столько всего сделать для этого мира…
И ведь он любил меня, по-настоящему любил, видел во мне что-то возвышенное и необычное в хорошем смысле. Его взгляды, его слова, его дрожащий голос не были ложью или искусной игрой. Человек умер из-за меня, и какой! Как можно жить с осознанием этого? Как перестать думать о том, что он мог бы еще дышать, радоваться, смеяться и создавать прекрасное?
Мы долго пробыли с мастером Кузом, обсуждая, каким Кетней был и как много хорошего успел сделать. Невозможно было наговориться, ведь каждая вещица, каждый инструмент в мастерской напоминали о парне. Перед уходом я оставила мужчине несколько рисунков Кетнея; когда юноша был жив, я проводила с ним много времени, и частенько рисовала для дурачества или тренировки. Закончив некоторые из этих шутливых набросков, я решила раздать их тем, кому Кетней был дорог: мастеру Кузу, Драгану. И, конечно, некоторые рисунки я решила оставить при себе.
Как только были закончены приготовления к отлету, написано письмо к некоей мэзе в Свее Ноглане, которая должна была нас принять, и Зен оправился от травм (ему крепко досталось), мы собрались на верхнем ярусе башни. Сопровождать нас к столице должны были трое всадников; с одним из них на гуи должна была лететь я, с другим – Треден и Млад, а Зену предстоял первый длительный полет на Арте. Третий всадник должен был лететь с нами для подстраховки.