Декоративка

Тот кивнул и, повесив плащ в шкаф, умчался за вином. Мы же последовали за Гадо дальше по коридору, и к лестнице. Подняться по лестнице стало для меня еще одним испытанием: мои ступни одеревенели от холода и казались негнущимися деревяшками. Хоть бы все с ними было хорошо… хоть бы…

Мы зашли в теплый и хорошо освещенный кабинет; на стенах я заметила цветастые пятна картин и тканевые панели, узоры которых сливались для меня в одно смазанное пятно. Меня подвели к камину, в котором задорно потрескивал огонь, чтобы я отогрелась, не забывая крепко держать за руки.

Я уставилась в огонь. Пожалуйста, спаси мои ноги, огонь… Теплые потоки воздуха шевелили мои волосы, ласкали кожу лица, и постепенно я согревалась, но ступни все так же оставались «деревяшками». Поэтому когда я вдруг ощутила сильный укол боли в одной из ступней, то невероятно обрадовалась. Чувствительность возвращается!

Пока я грелась, Гадо перебирал какие-то шуршащие бумаги на столе. В кабинет вошел парень с кувшином вина и высоким бокалом. Оставив вино на столе, парень спросил, не желает ли господин распорядитель еще чего-то. «Господин распорядитель» отослал парня, потянулся, и, с трудом встав с широкого кресла, подошел к нам с бокалом вина.

— Инструмент готов? — спросил он у мэнчи. — Доставайте.

Один из мужиков достал с висящего неподалеку крючка перчатки и, нагнувшись, вытащил из огня инструмент для клеймения, готовый, собственно, к процессу клеймения.

Обе мои ступни к тому времени обрели чувствительность и адски жаловались на прогулку по ледяной площади, а кровь прилила к лицу. Если бы мэнчи не держали меня за руки, я бы, наверное, осела на пол.

— Сколько тебе лет, дикарка? — спросил Гадо.

— Двадцать… — хрипло ответила я, забыв добавить «с хвостиком».

— Это правда, что ты бесплодная?

— Нет.

— Посмотрим… Страшно?

— Нет.

Я была бы рада постоянно отвечать «нет» с независимым видом, но страх прокрался в мой голос, выдал меня, и толстяк улыбнулся. Мэнчи, который взял инструмент, подошел ко мне сбоку. Мое лицо уже не просто горело, оно пылало: я еще помнила, как холодны камни площади, и при этом ярко ощущала жар огня, шедший из камина.

Сердце билось бешено. Мысли выбивали ритм: «Не-может-быть-не-может-быть». Один из мэнчи опустил рукав платья, обнажая мое плечо, а другой приподнял инструмент…

— Выпей, — велел Гадо, и сунул мне под нос бокал с вином.

Я взглянула в блестящее подкрашенное лицо толстяка. К чему эта жалость? Зачем давать мне вино, чтобы облегчить боль? Я же в его глазах просто животное, на которое нужно поставить тавро.

— Нет, — ответила я с высокомерием королевы.

Гадо усмехнулся и сам стал пить вино.

— Чтоб ты подавился, тварь, — добавила я самым любезным тоном.

Слово «тварь» на русском и имперском звучит одинаково. Услышав оскорбление, толстяк подавился и выронил бокал, обрызгав себя и окружающих; бокал к тому же бухнулся прямо ему на ногу. Разозленный распорядитель секунду-другую смотрел на меня, затем опустил свой рукав так, чтобы прикрыть ладонь, забрал инструмент для клеймения у мэнчи, чтобы самому заклеймить меня, но, торопясь, ненадежно его ухватил, так что железяка оказалась в опасной близости от моей ноги. Я не замедлила воспользоваться преимуществом и пнула Гадо по низко опущенной руке с инструментом; рука толстяка от удара разжалась, а инструмент полетел в сторону.

Я рассмеялась, чтобы смутить его еще больше, и спросила:

— Эта штука слишком тяжела для тебя, Гадо?

Кто-то из мэнчи кинулся поднимать инструмент, а сам толстяк несколько раз ударил меня по лицу; из разбитой губы потекла кровь.

— Держите крепко! — приказал Гадо, и, снова взявшись за инструмент, заклеймил меня.

Я была уверена, что заору, но на деле даже не пикнула; боль меня ослепила и ошеломила, лишив голоса. Я окунулась в нее, как в маленькое озерцо, растворилась, а когда вынырнула, и вернулся дар крика, его уже можно было сдержать. Запах паленой кожи был отвратителен, и меня затошнило. Я повисла на руках мэнчи, сглатывая подступающую желчь и смаргивая слезы; кометой пронеслась в сознании мысль, что второй раз нечто подобное я не вынесу.

Пухлые пальцы жестко схватили меня за подбородок. В тумане слез я увидела лицо Гадо и услышала его слова:

— Знай свое место, декоративка.

«Пошел ты», — мысленно ответила я. Только на это мне хватило сил.

Глава 7

После меня отвели в теплое просторное помещение, полное женщин, и оставили на их попечение. Моему внешнему виду и состоянию никто не удивился; ухватив за талию, меня отвели в уголок и уложили на ближайшую свободную лежанку.