Декоративка

Меня разбудила суматоха. Женщины проснулись и, оживленно переговариваясь, готовились к ярмарке, на которой им предполагалось стать главным товаром. Они умывались, аккуратно подвязывали платки, красиво оправляли платья, щипали щеки для румянца, жжеными палочками подкрашивали брови и ресницы. Ангел тоже прихорашивалась, хотя она-то ни в каких ухищрениях не нуждалась. Она сняла платок и деревянным гребнем с редкими зубьями расчесывала свои черные волосы. Приглядевшись, я заметила, что волосы крашеные: корни женщины явно были светлыми, причем очень светлыми.

— Почему ты красишь волосы? — сонно спросила я.

— Так принято, — ответила Ангел. — Только мэзы могут иметь светлые волосы.

— А как же рыжие? Им тоже краситься?

— Да.

Закончив расчесывать волосы, Ангел повязала голову платком и принялась прихорашивать меня. Для начала она приподняла меня, усадила поудобнее, умыла смоченным в холодной воде полотном. Это меня немного взбодрило. Затем она сходила в другую часть комнаты и принесла мне плошку с каким-то питьем.

Это были взбитые с маслом и медом сырые яйца; я давилась, но пила. Надо же откуда-то брать силы?

Пить было больно: разбитая губа пульсировала, двигать носом тоже было больно, левая сторона лица тоже болела. Про плечо и говорить нечего: нам нем все еще пылал пожар боли, так что я боялась лишний раз пошевелиться, чтобы он не разгорался сильнее. Ноги тоже болели. Композиция ощущений была не такой яркой, как вчера; собственное тело словно не полностью ощущалось мной.

Ангел прикоснулась к моему лицу; прикосновение ее прохладных рук было чистым блаженством. Наверняка у меня высокая температура. Вот и последствия той прогулки по площади. Что, если это все выльется в воспаление легких? Если я умру здесь?

Что ж… не самый плохой исход. Во-первых, Гадо понесет убытки, во-вторых, не придется привыкать к этому миру, в-третьих, ни один здешний мужлан не успеет мной попользоваться.

Ангел осторожно ухватила меня за талию, помогла подняться и отвела в туалет — в угол, где стояло несколько ведер. Сделав дела, мы вернулись к нашей общей лежанке и стали заканчивать приготовления к ярмарке.

Какая-то сердобольная женщина принесла мне сапоги; они были мне велики на размер, но в данной ситуации это даже во благо. Испачканное кровью и вином платье тоже не очень-то подходило для ярмарочного дня, так что Ангел выторговала у кого-то другое платье, темно-коричневое, грубое, простое, очень для меня широкое, безо всякой шнуровки и с вырезами по бокам. Затянув на моей талии обычную веревку, Ангела заплела мне волосы в косу и перетянула кончик шнурком, а шаль, вывернув так, чтобы не были заметны капли крови и вина, обвязала крест-накрест на груди.

В таком виде, с разбитой губой и опухшим лицом, даже еще и горячечная, я бы никого не смогла привлечь, и точно не могла конкурировать с остальными декоративками. Хоть большинство из них немолоды, а некоторые даже дряхлы, они все равно выглядели иначе, и глаза их горели воодушевлением: каждый новый хозяин был для них надеждой на лучшую жизнь.

Дверь открылась, и декоративки замолкли. Внутрь вошел хмурый, тепло одетый мужчина со списком. Приказав женщинам построиться в ряд, он сосчитал всех и разделил на партии: на относительно молодых и относительно привлекательных, на женщин с откровенными дефектами, и на старушек. Я попала в четвертую партию и была в ней единственной.

Первой партии велели следовать к выходу. Прежде чем уйти, Ангел взяла меня за руку и, сжав ее, сказала:

— Бедная девочка… Моли богов, чтобы они смилостивились и послали тебе доброго мэнчи.

— Спасибо тебе за все, — в свою очередь сказала я, и улыбнулась через боль.

Красавица вздохнула и ушла, подгоняемая окриками хмурого мужика. А я вернулась на свою лежанку. Ярмарка, продажа, хозяин — это все меня не интересовало. Меня съедал жар.

Когда всех декоративок распродали, и я одна осталась одна, за мной пришел сам распорядитель в сопровождении нескольких мэнчи. Настроение у него было хорошее, толстые губы изгибались в улыбке, шикарная песцовая шуба была покрыта снежком.

«Как и думала, начался снегопад», — подумала я.

— Соскучилась, дикарка? — весело спросил Гадо.

Я посмотрела на него пьяным больным взглядом и ничего не ответила.

— Не прикидывайся больной, вы, дикари, твари живучие, — бросил он мне и приказал свои людям: — Ну-ка поднимете ее. На воздухе она придет в себя.

Меня подняли с лежанки, взяли под руки и повели к выходу. Мужики, которые меня вели, догадывались, что сама я едва могу идти, и потому не столько тащили меня за собой, сколько несли, то и дело приподнимая.