Декоративка

Одна из женщин сразу занялась моим плечом, другая подложила под голову что-то мягкое и свернутое, третья поднесла к губам фляжку с теплым молоком. Попив молока, я прохрипела: «ноги», и женщины обратили внимание на мои бедные ступни. С меня сняли чулки и, ахнув, стали осторожно растирать ноги. Я попыталась посмотреть, что там с моими ними, но так обессилела от испытаний этого дня, что ничего у меня не получилось. Так я и осталась лежать, почти не двигаясь, и позволяя заботиться о себе — только смотрела в потолок, на котором плясали отблески от факелов, освещающих помещение.

Когда мне стали обрабатывать чем-то свежеполученное клеймо, я потеряла сознание от боли. Меня похлопали по щекам, приводя в чувство, и попросили потерпеть еще немножко. Чьи-то мягкие ласковые руки приподняли мою голову и снова приложили к губам фляжку. Я сделала несколько глотков и закашлялась: теперь это было не приятное теплое молоко, а вонючее и крайне противное на вкус варево; у меня аж слезы потекли.

— Потерпи, девочка, так надо, ты заснешь… — прошептал ангел, склонившись надо мной, и я поверила — сделала еще несколько глотков.

Напоив меня, ангел убрал фляжку и стал что-то напевать на ухо. Вскоре я задремала; варево явно имело сонное и обезболивающее действие, оно увело меня от реальности и боли на другой уровень, полубессознательный. Я видела попеременно то лицо моего доброго ангела вблизи, то — очень ярко, издали — карету скорой помощи и множество других образов родом из моего мира и этого.

Когда я проснулась, всего несколько факелов оставили зажженными. Судя по относительной тишине, разбавляемой шепотом и сопением, женщины спали. Значит, сейчас ночь… Я попробовала приподняться и тут же зашипела от боли, пронзившей плечо.

— Тихо-тихо, лежи спокойно. Тебе итак осталось недолго отдыхать.

Знакомое ангелоподобное лицо показалось мне. Узкое бледное лицо, голубые лучистые глаза, пунцовые губы, несколько чернильно-темных прядок выбиваются из-под платка. Красивая женщина, но уже не первой молодости.

— Ты такая красивая, — сказала я, с трудом шевеля разбитой губой. — Как ты можешь быть здесь?

— Иногда, когда мэза теряет свежесть, она становится общественной собственностью, — ответила ангелоподобная красавица с тихой усмешкой. — Только те мэзы, кому повезло родить девочек, остаются до самой смерти во дворце и живут в почете.

— Если девочки такая ценность, какого черта с ними обращаются так жестоко? — простонала я, и неловко шевельнулась: боль тут же вгрызлась в плечо.

«Ангел» цокнула и помогла мне принять более удобное положение.

— Девочек оберегают, как неприкосновенные сокровища, — возразила она. — Но как только девочка становится женщиной, она превращается в вещь. Разница только в том, много у нее будет владельцев за всю жизнь или только один. Откуда ты?

— Из дальних краев.

— Это заметно. Ты странно говоришь…

Я снова попробовала приподняться. Каждое движение беспокоило плечо, на котором пылало омерзительное клеймо, болела разбитая губа, болело лицо, болели ноги… Ноги! Я подобралась и откинула шаль, которой прикрыли много многострадальные конечности. Увидев ступни, я выдохнула: они были красными, но не вздулись и не посинели. Я осторожно пощупала пальцы…

Слезы выступили на глазах, и, не сдержавшись, я заплакала. Я могла остаться инвалидом после сегодняшней прогулки, а теперь на моем плече тавро, словно я бессловесная скотина.

— Они мстят нам, — проговорила Ангел. — Мстят за то, что нас мало, мстят за то, что для многих мы недоступны. Поэтому когда они нас получают, делают больно.

— Мужчины во всех мирах одинаковы, — зло выговорила я, шмыгнув носом.

— Я говорю о мэнчи, — удивленно произнесла Ангел. — Нет ничего хуже, чем оказаться собственностью мэнчи. Они жестоки и ненасытны.

— Разницы нет… В моих краях женщин много, поэтому их не ценят. А у вас женщин мало, но отношение к ним еще хуже.

— К мэзам относятся хорошо, — возразила Ангел. — Это сладкая веселая жизнь, а если посчастливится родить девочку — еще и счастливая. Мне не посчастливилось…

— Сколько у тебя детей?

— Мало, семь мальчиков. А у тебя?

— У меня нет детей.

— Поэтому ты здесь?

— Нет. Просто один ведун мне мстит.

— Шариан коварен, — кивнула Ангел. — С ним нельзя ссориться.

Я вспомнила, каковы у нас отношения с ведуном двенадцатого ов-вена, и рассмеялась. Впрочем, сразу же перестала: не очень-то посмеешься, когда так болит губа и лицо. Рука у Гадо при всей своей мягкости и пухлости бьет крепко.

— Завтра ярмарка, — сказала Ангел. — Завтра всех нас продадут. Надо спать, девочка. Торги иногда длятся очень долго; понадобится много сил. Выпей еще немного отвара, он убавит боль.

Как бы ни было противно, я выпила еще немного того вонючего варева из протянутой женщиной фляжки, и улеглась на лежанке. Ангел права — нужны силы. Чтобы выжить и сбежать отсюда, из этого проклятого Ниэрада.