Дела любви. Том II

Надеяться всего, или, что то же самое, надеяться всегда. Конечно, на первый взгляд кажется, что всего надеяться можно раз и навсегда, поскольку «всё" объединяет многообразие в одно, притом в то, что можно было бы назвать вечным моментом, как будто надежда покоится в безмятежности. Однако это не так. Ибо надежда – это синтез вечного и временного; отсюда следует, что задача надежды в форме вечности выражается в том, чтобы надеяться всего, в форме временного – надеяться всегда. Одно выражение не истиннее другого; напротив, каждое выражение становится ложным, если оно противопоставляется другому, вместо того чтобы объединиться в одно: в каждое мгновение всегда надеяться всего.

Надежда относится к будущему, к возможности, которая, опять же в отличие от действительности, всегда двойственна – возможность развития или упадка, созидания или разрушения, добра или зла. Вечное «есть»; но поскольку вечное соприкасается с временным или находится во временном, они не встречаются друг с другом в «настоящем», ибо тогда само настоящее было бы вечным. Настоящее, мгновение, так быстро проходит, что на самом деле оно не существует, оно существует только как разделительная линия, и, потому это прошедшее, в то время как прошедшее – то, что было настоящим. Поэтому когда вечное пребывает во временном, то оно пребывает в будущем (ибо настоящее не может удержать его, а прошедшее миновало), или в возможности. Прошедшее – это действительное, будущее – возможное; вечное – это бесконечно вечное; вечное во времени – это возможное, будущее. Поэтому мы называем будущим завтрашний день, но мы также называем будущим и вечную жизнь. Возможное как таковое всегда двойственно, и вечное в возможности соотносится с его двойственностью. С другой стороны, когда человек в отношении возможного относится к двойственности возможного, то мы говорим: он ожидает. Ожидание содержит в себе ту же двойственность, что и возможное, а ожидать – значит относиться к возможному чисто и только как к таковому. На этом отношения расходятся, поскольку ожидающий человек делает выбор. Ожидание возможности добра – это надежда, и именно поэтому надежда не может быть временным ожиданием, но является вечной надеждой. Ожидание возможности зла – это страх. Но и надежда, и страх – это ожидание. Но как только выбор сделан, возможность изменяется, ибо возможность добра есть вечное. Только в момент прикосновения двойственность возможного становится равной. Поэтому принимая решение выбрать надежду, человек решает бесконечно больше, чем кажется, ибо это решение вечное. Только в простой возможности, то есть, для просто или безразлично ожидающего, возможности добра и зла равны; в проведении различия (а выбор – это проведение различия) возможность добра больше, чем возможность, ибо это вечное. Отсюда следует, что тот, кто надеется, никогда не постыдится; ибо надеяться – значит ожидать возможности добра, но возможность добра – это вечное.

Таким образом, нужно более точно определить, что такое надежда, ибо в обыденной речи мы часто называем надеждой то, что отнюдь не является надеждой, но желанием, страстным стремлением, томительным ожиданием то одного, то другого, короче говоря, ожидание возможности многообразия. При таком понимании (когда надежда на самом деле означает просто ожидание) юноше и ребёнку очень легко надеяться, потому что юноша и ребёнок сами по себе являются возможностью. И, с другой стороны, это опять-таки в порядке вещей, когда видишь, как с годами в людях обычно уменьшается и возможность, и ожидание возможности, и надежда. Этим можно объяснить, почему опытные люди так пренебрежительно отзываются о надежде, как будто она принадлежит только юности (как, конечно, надежда юноши и ребёнка), как будто надежда, как и танец – это что-то юношеское, чего пожилые люди и не любят и не умеют делать. О да, надеяться, как и делать, легко с помощью вечного, то есть с помощью возможности добра. И даже если вечность – далеко не юность, она все же имеет гораздо больше общего с юностью, чем с угрюмостью, которую часто почитают за серьезность, чем с медленным течением лет, которое при довольно благоприятных условиях само по себе вполне довольно и спокойно, но привсём при этом не имеет ничего общего с надеждой; а в неблагоприятных условиях более склонно раздраженно брюзжать, чем надеяться. В юности у человека достаточно ожиданий и возможностей, в юности они развиваются сами собой, как драгоценная мирра, стекающая с деревьев Аравии. Но когда человек становится старше, его жизнь, как правило, превращается в скучное повторение и пересказ одного и того же; никакая возможность не пробуждает его, никакая возможность не оживляет, не омоложивает; надежда становится чем-то ненужным, и возможность – чем-то столь же редким, как зелень зимой.