Дела семейные

Мы с дядей Джалом больше не поем – и глупо без конца повторять одно и то же, да и запись кончилась. В тишине мы слышим, что шепчет отец Мураду:

– С днем рождения, сын. Живи долго, будь здоров, богат и очень счастлив.

Мама начинает суетиться вокруг стола, чтоб никто не заметил, как она плачет. Она посылает меня поздравить брата, от которого только что отошел дядя Джал, вручивший ему конверт. В конверте сто и одна рупия. Я знаю, потому что вчера бегал по его поручению в банк за новенькими, хрустящими купюрами.

Я подхожу к Мураду, останавливаясь у меловой рыбы, неуверенный, что он пожелает, чтобы я его обнял. Я протягиваю руку.

– С днем рождения, Мурад.

Он пожимает мне руку и рывком дергает к себе. Я теряю равновесие. Но он вовремя подхватывает и обнимает меня. Мы хохочем.

– Садитесь, садитесь, – торопит нас мама, – сев готов, и его надо съесть свеженьким, чтоб не пристал ко дну кастрюли!

Мы переходим в столовую, Мурад показывает дяде Джалу новые часы, я плетусь позади и вижу, что отец сидит на диване в глубокой задумчивости. Мама задерживается около него. Отец поднимает голову и невесело улыбается.

– Иездаа? Что случилось?

Он качает головой и снова улыбается ей.

– Иездаа, кстати, кухонные часы пора заводить.

– Попозже, – отвечает отец. – Или попроси Мурада.

Дело к вечеру. Компания Мурада уже разошлась, а до обеда еще есть время.

Я сижу в гостиной и смотрю на молитвенную горку, отгороженную баррикадой из мебели. Я представляю себе горку, какой она прежде была, – заполненную безделушками и игрушками, печальными остатками несчастливого детства тети Куми и дяди Джала. Теперь она заполнена священными реликвиями отца. А он так же несчастлив.

Дядя Джал в своей комнате – одевается к обеду. Он с самого утра возбужден ожиданием Дейзи – она сразу приняла приглашение на обед, как только мама позвонила ей.

К моему изумлению, мама выставляет чашу с розами и фарфоровых пастушек. На обеденном столе расставлен фарфоровый сервиз, подаренный дедушкой им с папой на свадьбу. Мама входит с вазой в руках, поглаживает пастушек, проводит пальцем по фестончатому краю чаши.

– Это все дедушкины подарки, – улыбается она. – До чего красивы!

Я согласно киваю. Они напоминают мне о далеких временах, когда дедушка впервые оказался с нами в «Приятной вилле». Когда мой мир внезапно вырос, вобрал в себя сложности и боль. Я думаю о дедушке, который спит на диване рядом со мной, успокаивающе держа меня за руку. Потом я буду держать его руку, когда ему снятся страшные сны. Я вспоминаю о том, как мы с ним слушали скрипку, и о словах, которым он меня научил, и о его рассказах, учивших меня видеть и понимать мир.

– Помнишь, что нам однажды сказал дедушка? – подхватывает мама. – Надо получать удовольствие от этих красивых вещей, чтобы побеждать жизненные скорби.

Я понимаю – ей хочется, чтобы я одобрил ее решение поставить фарфоровый сервиз на стол. Поэтому я снова киваю. И пытаюсь вспомнить еще более далекие времена, еще до приезда дедушки, времена, когда мир был такой надежный, маленький и послушный – им правили родители и не могло случиться ничего дурного.

– Ты не поможешь мне на кухне, Джехангу? – спрашивает мама, выходя из гостиной.

– Конечно, – говорю я, но не встаю со стула.

Я думаю: что ждет нашу семью в этом доме, в доме моего деда, в этом мире, который все менее понятен? Я думаю об отце, который заставляет меня подозревать, будто мой настоящий отец исчез, а его место занял незнакомец, который без передышки молится.

Моя мать, как всегда, спешит, она что-то несет из кухни. Должно быть, она видит отрешенность на моем лице, потому что приближается ко мне и тянется рукой к моему плечу. Колеблется, и жест ее не завершен. Я ощущаю мамины пальцы вблизи себя.

Они легко опускаются мне на руку.

– В чем дело, Джехангу? Ты несчастлив?

– Нет, – говорю я. – Я счастлив.

Что говорил Заратустра?

Сначала об авторе. Рохинтон Мистри – уроженец Индии, огнепоклонник по религии, добившийся литературного признания в Канаде, где он живет уже почти тридцать лет.

Постоянная тема произведений Мистри – это Индия, а в Индии – его родной Бомбей, а в Бомбее – жизнь той религиозной общины, с которой он связан по рождению. Исчезающей общины. Уходящей натуры…

Их на свете осталось около двухсот тысяч, единоверцев Рохинтона Мистри, последователей одной из самых древних религий мира, основанной в XV веке до н. э. пророком Заратустрой (Зороастром в греческом варианте). «Всегда жаль, когда что-то исчезает с лица земли – какой-то вид, растение или насекомое», – говорит Мистри в интервью канадскому журналисту Дирку Беннетту.