Дела семейные

– Самое меньшее, что мы могли сделать, старший офицер Масалавала и я. Но даже без полицейского расследования сколько слухов пошло – что это было: двойное убийство, двойное самоубийство, просто несчастный случай?

Я чувствую, как кровь отливает от моего лица, и надеюсь, что доктор этого не замечает.

– Слухи – часть человеческой жизни, – щеголевато произношу я, довольный тем, что вовремя вспомнил фразу.

– Ты прямо как профессор Вакиль, – смеется доктор, – он бы то же самое сказал. Конечно, люди не виноваты, обстоятельства выглядели подозрительно.

Миссис Фиттер возвращается за ножом и, услышав, о чем идет речь, укоряет мужа:

– Что с тобой, Шапурджи, зачем ребенку знать такие вещи?

– Какой он ребенок, ему пятнадцатый год пошел. А твоя бабушка – как ее звали?

– Ясмин.

– Вот-вот. Ее предсмертные слова еще больше осложнили дело.

Я затаил дыхание.

– Вы сами слышали?

– Конечно, слышал. И помню так, как будто это вчера было. Выбегаю на улицу, когда они обе упали, потом прибегает Масалавала… Эта девушка-католичка – как ее звали?

– Люси.

– Верно. Она сразу скончалась. А твоя бабушка была в сознании, даже сумела выговорить несколько слов. И все домыслы начались из-за одного слова – что она сказала: «он» или «мы»?

– А вы что думаете? – смиренно спросил я.

– Я-то знаю, что она сказала. Она сказала: «Что мы наделали!» Но вокруг столпились и другие. Кому-то послышалось: «Что он наделал», – и отсюда пошли обвинения в адрес Наримана.

Доктор отмахивается в знак того, что не верит этому.

– Люди не дают себе труда подумать. Последняя жалоба, сожаление о неудачном браке, об их загубленных жизнях – вот что это было.

– А как получилось, что они упали? – спрашиваю я.

– Единственное, что я знаю: и Наримана, и Ясмин, и Люси – каждого вела своя судьба. Что каждому на роду написано. И больше ничего. И не бывает больше ничего.

Миссис Фиттер возвращается с подносом, на котором высится аккуратная горка сахара. Я благодарю ее и набрасываю на поднос салфетку с павлинами. Фиттеры вдвоем провожают меня до двери и берут слово, что я снова приду к ним.

На кухне я отдаю поднос маме, которая радуется, что ее дар принят с благодарностью: сахар прислали.

– Это, конечно, миссис Фиттер? – уточняет мама, и я кивком подтверждаю ее догадку.

Я ухожу в свою комнату и ложусь на кровать. Я обдумываю все, что понемногу узнавал про дедушку, Люси и бабушку. И все же картина неполна. Нечто вроде странной головоломки неопределенного размера. Всякий раз, когда мне кажется, что я ее закончил, обнаруживаются новые фрагменты. И головоломка опять меняется, картинка приобретает чуть иные очертания.

Мои старые пазлы, в том числе и любимое озеро Комо, все еще сложены на полке. И книги Инид Блайтон, которые я не могу заставить себя раскрыть. Никак не пойму, что в них когда-то меня так увлекало. Пустая трата времени – вот что я думаю о них сейчас.

Я спрыгиваю с кровати, собираю все это барахло в большую коробку и тащу в коридор, где дядя Джал складывает старую одежду, обувь и посуду для благотворительной кампании тети Дейзи и БСО. Мой вклад в благотворительность – книги и пазлы – отправляется на самый верх.

Теперь есть только одна головоломка, над которой стоит ломать себе голову.

…Отец принял в конце концов решение насчет священных картинок. Наверняка посоветовался с друзьями из Ортодоксальной лиги. Пришел с собрания и объявил, что незороастрийским изображениям нет места в доме истинных парсов, ибо они мешают вибрациям авестийских молитв.

– Неудивительно, что в этом доме столько ссор и споров. Как только изображения будут удалены, мои молитвы сделаются эффективней. К Мураду придет понимание.

Он сказал, что от картинок следует избавиться должным образом, в соответствии с зороастрийской традицией уважения всех религий, которая, как он мне объяснил, восходит к Киру Великому, основателю династии Ахеменидов. Когда он завоевал Вавилон, он освободил евреев, которые пребывали там в пленении, и даже помог им заново воздвигнуть их Храм, чем заслужил себе титул Помазанника Божия в еврейской Библии.

– Мы упакуем картины вместе с цветами и пожертвуем их морю, Аван Йязату, на вечное хранение.

Отец послал меня купить цветов – в виде гирлянды, уточнил он. Упаковал картинки в оберточную бумагу и обвязал пакет гирляндой, получилось вроде ленты из бархатцев.

Я пошел с ним на Чаупатти. Мы долго шли по пляжу, пока не нашли местечко с плотным песком и тихо набегающей волной, которая, чуть пенясь, ластилась к нашим ногам. Прилив закончился, волны устали. Зато громко кричали чайки, надеялись, что мы принесли нечто съедобное.

Отец приложил пакет ко лбу, протянул мне, чтобы и я сделал так, и передал пакет в надежные объятия Аван Йязата.