Дела семейные

— Начни с моей комнаты, Пхула, — распорядилась она. — У меня голова болит, я еще посплю.

Пхула оставила сандалии у двери и босиком бесшумно двинулась в глубь затемненной квартиры. Ее присутствие не ощущалось и не замечалось. Оно повсюду бросалось в глаза, только когда она не приходила по болезни: в этих случаях Пхула давала о себе знать немытыми чашками и блюдцами, пылью на мебели и скомканными простынями на неубранных кроватях.

Куми улеглась. Пхула, сутулая и морщинистая, на вид старше своих пятидесяти трех, пришла из кухни с коротенькой метелкой. Она передвигалась быстрыми мелкими шажками, колени полусогнуты, подол ядовито-зеленого сари высоко подоткнут.

Пхула присела на корточки, и Куми услышала неровное перешептывание метелки с полом. Куми приоткрыла глаза. На миг ей почудилось, будто ее сон продолжается, но все изменилось, партнер по танцу превратился в зеленую тварь наподобие лягушки, которая движется по полу, скользя и покачиваясь.

Метелка зазвучала громче, она шуршала с присвистом, особенно под кроватью, где выказывала особенное прилежание; Пхула даже пару раз головой стукнулась о край кровати. Куми понимала, что все старания предназначены для нее. Она была рада, когда Пхула перестала мести у нее и перешла в комнату Джала. Куми знала, что Джал не проснется, его похрапывание слышалось даже в ее комнате, он так и будет храпеть, пока Пхула убирает.

Куми возвратилась в мыслях к прерванному сну и к тем неясным чувствам, которые он вызвал. Ей вспомнились уроки танцев, на которые они с Джалом ходили в юности. За уроки платил папа… Он неизменно проявлял щедрость — как бы ни складывались отношения с мамой и Люси, детям папа ни в чем не отказывал. Иногда они брали с собой маленькую Рокси, ей нравилось сидеть в уголке и смотреть, как Куми и Джал учатся танцевать…

— Баи, — позвала с порога Пхула.

— Что такое, что? — Куми резко повернулась, кровать сочувственно скрипнула. — Я же сказала — закончишь работу, можешь идти!

— Работа не закончена, баи. Ее нельзя закончить.

Куми сбросила простыню и села, чтобы видеть прислугу, которая сошла с ума.

— Я не понимаю, что ты говоришь.

— Пойдемте, баи, сами увидите.

Из комнаты так и ударило зловонием, когда они открыли дверь. Нариман закрыл глаза, притворяясь спящим.

— Откуда такой запах? — прошептала Куми, обращая вопрос больше к себе, чем к Пхуле. — Джал ночью вынес горшок.

Неужели ее брат-лентяй по неряшливости оставил что-то смрадное за стульчаком? Зажав нос, она подняла крышку — горшок вымыт до сияния.

Нариман решил открыть глаза и все рассказать начистоту. И невольно улыбнулся — чистота и есть как раз то состояние, которого он больше всего желает в своих нынешних условиях.

— Прости, Куми, я думал это газы, хотел выпустить… и…

— О господи!

Она вылетела из комнаты, сопровождаемая Пхулой, которая была явно довольна драматическим эффектом сделанного ею открытия.

— Видите, баи? Я в такой вонище работать не могу.

Я же не мехтарани какая-нибудь, которой каста велит чистить сортиры и с дерьмом возиться.

— Да, Пхула, ты…

— Заплатите мне положенное, и я сразу уйду. Столько работы предлагают в соседних домах. И без вони, от которой у меня нос как помойка делается.

— Ладно, Пхула, не убирай сегодня, только перемой кастрюли и сковородки. На кухне не воняет.

— Баи, я лучше уйду. Приду за деньгами завтра.

Куми проводила Пхулу до выхода, безуспешно пытаясь смягчить ее. Закрывая за ней дверь, она не сомневалась, что открывается другая — дверь в кошмар житья без прислуги, и чувствовала себя раздавленной.

Отправилась будить Джала.

— Вставай, — трясла она его за плечо. — И посмотри, что папа натворил.

— Мне что, даже пару часов поспать не разрешается? — бормотал он, нащупывая ногой шлепанцы.

Куми, не отвечая, потащила его в комнату Наримана. Запах не требовал комментария. Джал прислонился к косяку. Плечи опущены, все безнадежно.

— Мало того, — Куми чуть не плакала, — он лежал в этом кошмаре и улыбался. Улыбался! Ему смешно!

— Нет же, Куми, ты меня неправильно поняла, — взмолился Нариман и заспешил с объяснением нечаянного каламбура и своей улыбки.

Куми была непреклонна:

— Умоляю, хватит. Что я вижу, то вижу.

Джал пришел в такое же отчаяние, как сестра. Загаженная постель была последней соломинкой. Его Ватерлоо, подумал он, но собственный каламбур не позабавил его; он был настолько подавлен, что даже не произнес его вслух. Попытки шутить остались в прошлом.

Чтобы привести постель в порядок, Наримана нужно было временно пересадить на стульчак, но он жаловался на сильную боль.

— Бог с ним, с запахом, и не так уж мокро. Прошу вас, оставьте меня на кровати.

— Невозможно, папа, — убеждал его Джал. — Только хуже будет. Матрас промокнет насквозь. И одному Богу известно, что с твоей кожей будет. Готова, Куми? Ну, раз, два, три…

Нариман тихонько застонал, как незакрытая дверь на ветру.

Они унесли перепачканные простыни и обозрели результат. Куми сказала, что такого бы не было, если бы она вспомнила про клеенку.