Дела закулисные

— Уж очень ты что-то рвешь пупок! — сказал кто-то над самым ухом Франтишека. Он в удивлении оглянулся, но успел заметить лишь черный рабочий халат, исчезающий во тьме закулисья. Он смотрел вслед и тщетно прикидывал, в чем успел провиниться или нарушить неписаный закон монтов, который велит никогда и ни при каких обстоятельствах не выслуживаться перед начальством. Но тщетно пытал он свою совесть. Нет, ни единый проступок против товарищеской этики не приходил ему на ум, ибо если он и вкалывал подчас за двоих, то тихо и неприметно. И кроме старшего — бригадира Кадержабека — едва ли кто это приметил. А пан Кадержабек, в конце-то концов, вовсе не начальство, хотя он руководит работами, но сам тоже не сидит сложа ручки, а это, как известно, имеет решающее значение.

Тактический план режиссера Кубелика зиждился на факторах быстроты и натиска. Игра, в которую он хотел сыграть нынешним вечером с идейно незрелой публикой, или, точнее сказать, с ее худшими представителями, оказалась чем-то вроде блицтурнира, и потому спектакль набрал темп, похожий скорее на хоккейный матч, нежели на солидный, более того, подчас ревматический чешский драматический театр. Больные, пораженные белой болезнью, двигались шустро и проворно, совсем как при замене игроков на ледяном хоккейном поле, а доктор Гален ни в чем не уступал новенькому игроку на первенстве мира, ведущему шайбу и бесстрашно и упорно отбивающему сыплющиеся на него со всех сторон тычки и подножки.

Темп, заданный актерами на сцене, вскоре передался и всем остальным за кулисами. Костюмерши в костюмерной метались совсем как продавщицы в универмаге «Белая лебедь», реквизиторы и монты то и дело возникали из-за кулис на просцениуме, подобно мальчишкам, собирающим мячи возле теннисных кортов.

Вот уже окончилась четвертая картина второго акта. Франтишек с Михалом Криштуфеком незаметно сняли с петель белые двери приемного покоя доктора Галена и в тот момент, когда, отринутый Галеном, потерянный и отчаявшийся, барон Крюг собрался покинуть его скромный кабинет, рванули вперед со скоростью, заданной всем спектаклем. Но и барон Крюг заслуженный артист Богумил Кокеш, — едва угасли софиты, тоже взял темп, абсолютно не соответствующий глубине его переживаний, и тоже кинулся к дверям, где вместо них уже зиял черный провал. И вдруг во тьме на его пути появилось нечто огромное и белое, оно надвигалось прямо на него, и сам он безудержно мчался ему навстречу. Крюг — Кокеш взревел от ужаса и неожиданности. Точно такой или по крайней мере весьма сходный вопль, надо полагать, издал капитан несчастного «Титаника», когда перед ним в каше из тумана и тьмы возник блуждающий айсберг. Впрочем, в обоих случаях столкновение было неотвратимым и неизбежным.

Удар оказался, как говорится, лобовым. Франтишек в последнее мгновенье попытался предотвратить надвигающуюся катастрофу и подался чуть влево, успев сдавленным голосом крикнуть: «Атас! Кокеш!», но Михал, которому спина Франтишека загораживала перспективу, ничего не понял и продолжал рваться вперед. Массивные белые двери развернулись вокруг своей оси, и стокилограммовый заслуженный артист, ставший жертвой массы собственного тела плюс ускорения, уже не имея возможности притормозить, врезался в дверь своим высоким, впрочем, в данный момент склоненным челом, будто разъяренный бык в развевающуюся мулету на арене во время корриды.

Но ведь двери не мулета! Послышался глухой удар и вслед за ним вопль. Михал с Франтишеком от испуга выпустили двери из рук и кинулись, чтоб подхватить рухнувшую было надежду и гордость театра, Мастера Кокеша, но тот в последнюю минуту каким-то образом все-таки удержался на ногах и, словно раненый бык, которому бандерильеро всадил-таки в холку две бандерильи, вскинув голову, издал воинственный рык, инстинктивно стремясь уйти от опасности, и развернулся на сто восемьдесят градусов. Но счастье не способствовало ему, и падающие двери, поддав в спину, вытолкнули Мастера Кокеша в сторону авансцены, где в этот момент спускалось вниз, словно атакующий истребитель, серебристое полотно, утяжеленное по нижнему шву массивным брусом, целью которого было оттягивать полотно вниз, чтобы не было не единой морщинки. Эта раскачивающаяся корабельная рея приласкала бедолагу актера по голове с такой силой, что ноги его подломились. Мастер Кокеш сделал по инерции еще несколько шагов, и, когда уже казалось, что он вот-вот рухнет в объятия седеющей дамы в первом ряду, мирно поглощавшей шоколадные конфеты, он развернулся влево и встал на колени.

А спектакль продолжался, и все шло своим чередом. Осветитель в своей ложе о последних событиях на полутемной сцене не имел ни малейшего понятия и спокойно делал свое дело. И вот на серебристом полотне сначала появилась колючая проволока, затем собаки, натасканные на людей. Собаки рвались к стоящему на коленях Мастеру Кокешу с раздирающим нервы и душу рычанием, лаем и воем.